боже! – серьезно сказал Хацкеле-ев, и имя Божие в его устах прозвучало как издевательство. – Я к тому это, что вы с такой готовностью декларируете лояльность нашей власти, нисколько не сомневаясь как будто в ее законности… А я вот, большевик и коммунист… Сомневаюсь. Считаю, что сомнение есть неотъемлемое право мыслящего существа.
– Вы, стало быть, сомневаетесь в законности того дела, которому служите? – удивился отец Михаил.
– Был у меня такой случай, – ответил Хацкелеев невпопад. – Я только вернулся с фронта. Был ранен, воевать больше не мог, ну, да это не важно… Первое мое дело здесь – выездная сессия трибунала. Знаете, что это такое?
– Простите за прямоту – грабеж?
– Именно! – обрадовался Хацкелеев. – Я там для проформы был. Не при делах. Местные богатеи запрятали зерно. Ну, что вы усмехаетесь? Они его на самом деле спрятали от народа. И вот один комиссар ретивый велел ударить в колокол, чтобы собрать народ на сходку. А у попа дочка была – небесное создание тринадцати лет. Привыкла, видать, командовать паствой. Она и говорит, мол, дать приказ бить в колокол может только поп.
– Настоятель.
– Как?
– Ну, главный поп в церкви. Начальник церкви, по-вашему.
– Как вы в Серафимовском?
– Да.
– Ну, так вот, девочка сурово так одернула нашего товарища из ЧК. И он мне: «Давай, оформляй как к/р».
– Простите?
– Контрреволюционная пропаганда.
– Да как же можно судить ребенка? Это же…
– Незаконно?
– Я хотел сказать, что это бесчеловечно.
– Да, – кивнул Хацкелеев, – даже более, чем вы думаете. Рассказать, что сделали в ЧК с этой девочкой?
– Не надо!
– Будь я ее отцом, – продолжал рассуждать Хацкелеев, не обращая внимания на слова отца Михаила, – я бы поднял восстание. А вы?
– Что – я?
– Ну, если бы я ворвался в ваш дом, забрал вашу дочь, надругался над ней, неужели бы вы и тогда продолжали говорить, что, мол, власть от Бога?
– При чем тут вы и власть?
– Я представитель.
– Вы представитель власти, пока действуете в рамках закона. А когда вы выходите за эти рамки, вы просто бандит с большой дороги.
– Отлично сказано! – снова обрадовался Роман Давидович. – Значит, вы считаете, что советская власть – это бандиты с большой дороги? Я вас правильно понял?
– Нет, вы поняли меня неправильно…
– Хорошо, прочитайте и распишитесь, – холодно произнес Хацкелеев, протягивая отцу Михаилу протокол допроса.
– Мне очень жаль, – сказал тот.
– Чего же?
– Вы ведь не хотели, чтобы ту девочку постигла такая страшная судьба, и вам, наверное, совестно?
– Совесть – буржуазный предрассудок, – усмехнулся Хацкелеев.
– Вот возьмите, я подписал.
– У меня столько этих дел, – вдруг сказал следователь, как бы отвечая на свои собственные мысли, – если бы я вникал во все…
– Как же можно вершить судьбы людей, не вникая?
– А вы, когда принимаете исповедь,