г, я выхожу на городскую площадь и направляюсь к месту собственной казни. Я тихо прошу: «Крест. Можно мне крест?» Потом требую чуть громче: «Крест! Дайте мне крест!» Какой-то незнакомец – мой враг, англичанин, один из тех, кого мы называем «проклятыми» из-за их бесконечного богохульства, – протягивает мне самодельное деревянное распятие, вырезанное ножом; мгновенно забыв о гордости, я выхватываю у него распятие и крепко сжимаю в руках. Но меня уже подталкивают к костру, тащат по лестнице наверх, мои ноги цепляются за неровные перекладины, и вот я стою на шатком настиле, прибитом прямо над грудой дров на высоте человеческого роста. Стражники грубо разворачивают меня, заводят мне руки за спину и привязывают к столбу.
Все происходит так медленно, что у меня возникает чувство, будто время остановилось и сейчас ко мне с небес спустятся ангелы. Случались ведь и куда более удивительные вещи. Разве ангелы не пришли за мной, когда я мирно пасла в поле овец? Разве не меня называли они по имени? Разве не я возглавила армию, освободившую Орлеан? Разве не мною был коронован дофин и обращены в бегство англичане? Неужели все это сделала я? Простая девушка из Домреми, внимавшая советам ангелов.
Растопку, разложенную по периметру гигантского костра, поджигают; дым вьется на ветру, разлетаясь клубами. Потом занимаются дрова; облако жара окутывает меня, я кашляю и моргаю, из глаз ручьем текут слезы. Огонь уже лижет мои босые ступни. Я невольно переступаю с ноги на ногу – это, конечно, глупо, но мне кажется, что так легче перенести страдания, – и все вглядываюсь, вглядываюсь сквозь дым в надежде: вдруг кто-то бросится ко мне с ведром воды, вдруг кто-то крикнет, что монарх, коронованный мною, запретил эту казнь; или же англичане, выкупившие меня у того солдата, решат, что я вовсе не нужна им, и раздумают сжигать меня; или же моя церковь признает меня хорошей девушкой, доброй христианкой, которая не повинна ни в чем, кроме страстного желания служить Господу и исполнить Его волю.
Увы, в кипящей вокруг толпе нет моего спасителя. Ее гомон словно распухает, невероятно усиливается, сливается в оглушительный вопль, в чудовищную смесь благословений и проклятий, молитв и непристойностей. А я все смотрю вверх, в голубые небеса, все жду, когда ко мне спустятся ангелы… Но уже занимаются верхние поленья в костре, помост накреняется, и сноп искр окутывает меня, прожигая одежду. Эти искры, точно светлячки, опускаются мне на рукав, горло жжет от сухого жара, и я, как в раннем детстве, шепчу: «Дорогой Боженька, спаси меня, дочь Твою. Протяни мне руку Твою. Дорогой Боженька, спаси верную служанку Твою…»
Раздался какой-то грохот; я больно стукнулась головой и очнулась в полной растерянности, сидя на полу в собственной спальне и прижимая руку к ушибленному уху. Моя гувернантка, открыв дверь и увидев меня на полу, совершенно одурелую, рядом с упавшей набок молельной скамеечкой, раздраженно воскликнула:
– Леди Маргарита! Отправляйтесь, наконец, в постель! Вам давно уже пора спать. Вряд ли Пресвятая Дева Мария одобрит ваше поведение. Да и Господу нашему вовсе неугодны молитвы непослушных девочек. Излишнее усердие попросту вредно. И матушка ваша желает, чтобы утром вы вставали пораньше. Нельзя же молиться всю ночь без сна! Это же чистое безумие!
После этой тирады она сердито захлопнула дверь; я услышала, как она приказывает служанкам немедленно уложить меня в кровать и кому-то из них остаться в моей комнате, чтобы я не поднялась среди ночи на молитву. Они вечно мешали мне соблюдать канонические Часы и вести жизнь святую и непорочную, утверждая, что я еще слишком юна, что мне просто необходимо больше отдыхать, а кое-кто даже осмеливался предполагать, что я просто рисуюсь, а то и давлю на жалость. Но я-то знала точно: я призвана Господом, и мой долг, мой высший долг, – служить и подчиняться Ему.
Теперь, даже если бы я получила возможность молиться всю ночь, я все равно не смогла бы вернуть то видение, что совсем недавно так ярко предо мной предстало. Однако несколько минут, несколько священных минут я все-таки провела там, чувствуя себя Орлеанской Девственницей, святой Жанной Французской[1]. И я прекрасно понимала, на что способна простая девушка, кем она может стать. Мне так и не дали полностью погрузиться в переживания, в который раз грубо опустили с небес на землю и опять выбранили, словно самую обычную девчонку. Ну и, разумеется, все испортили!
«Направь меня, Пресвятая Дева Мария! Ангелы небесные, вернитесь ко мне!» – шептала я, в мыслях вновь пытаясь оказаться на той площади перед жаждущей казни толпой, ощутить пронзительный ужас и восторг тех мгновений. Но, увы, видение не повторилось. Я поднялась с пола, держась за опору своего роскошного полога, чтобы не упасть, так сильно кружилась голова от бесконечных постов и ночных молитвенных бдений. Я машинально потерла ноющую коленку, которую ушибла, свалившись на пол, и ощутила на ней странную шероховатость. Задрав подол ночной рубашки, я внимательно осмотрела оба своих колена и нашла, что они одинаково загрубелые и красные от частого стояния на полу во время молитв. Это было поистине замечательно! Я просто поверить не могла своему счастью – неужели и у меня теперь колени святой?[2] Да, это так, хвала Господу! У меня колени святой! Я так много молилась,