рассвете!» – сказал он себе и заснул.
Первым, кого увидел Филька, когда проснулся, был Петька. Мокренко сидел рядом в кресле и, морща лоб, что-то сосредоточенно читал. Это «что-то» было отпечатано на двух смятых листах и, вероятнее всего, являлось ксероксом, который долго и неаккуратно таскали в кармане.
– Дрых? – снисходительно поинтересовался Петька, отрываясь от чтения.
– Чего? – спросонья не сразу сообразив, о чем он, переспросил Филька. А когда понял, то подумал: чего спрашивать, когда и так видно.
– А я вот в библиотеке был, в той, в нашей. Вот отксерил кое-что, – с особым таинственным выражением сказал Мокренко.
Филька мигом проснулся. Петька Мокренко и библиотека – это уже само по себе была нелепица, несопоставимые понятия, вроде как «пожарная машина» и «гриб-мухомор». Однако зачем-то пошел же он туда, чем в очередной раз явил миру, что на свете всегда есть место чуду.
– Продолжаю... – сказал Мокренко. – Мы пошли в архив и стали смотреть городские газеты за 1906 год. «Губернские ведомости» – вот как она называлась. Желтенькие такие листки, выцветшие. Буквы так стиснуты, что и не прочитаешь толком, фотографий нет, карикатур нет, и всюду эти... как их там... твердые знаки, короче. Ну да ладно, это побоку... Мы пролистали «Ведомости» – штук, наверное, тридцать, пока наконец не наткнулись на одну заметку. Потом пролистали еще газет двадцать – и там нашли еще статеечку по тому же вопросу... – Петька интригующе замолчал и взмахнул своими ксероксами.
Филька терпеливо ждал продолжения.
– Погоди... А ты объяснял библиотекарше, зачем это тебе? – с внезапным подозрением спросил он.
– Не-а, – отмахнулся Петька. – Разве о таком говорят? Взрослые – они во все это не верят. Им пока втолкуешь, из ушей пар повалит.
– А она не спрашивала?
– Спрашивала. Но я сказал: типа, гуляли с другом по кладбищу и увидели камень. Стало интересно, почему такая надпись, заспорили, вот я и пришел выяснять, – сказал Петька, очень довольный своей хитростью. – Так вот... типа, в нашем городе в начале двадцатого века жил один репортер, Федор Шампанеев. Мне про него библиотекарша рассказывала: куча детей, жена больная, теща тоже... не то чтобы больная, но целыми днями на печи сидит и глазами поочередно мигает – то правым, то левым. Так вот, чтобы всю эту ораву прокормить, он целыми днями бегал по городу – брал интервью, писал заметки, статьи, репортажи – почти что один делал всю газету. Фигура всему городу известная – сам тощий, любопытный, длинноногий, на язык острый как бритва. Например, нужна ему мука или там масло – он идет к лавочнику и говорит: давай, я напишу, мол, какая у тебя отличная лавка, чтобы все к тебе ходили покупать, а ты за это мне муки дашь, масла или там еще чего-нибудь.
– А если лавочник не давал? Ну говорил, скажем: «Иди отсюда, не надо про меня писать!»
– «Хорошо, – говорил Шампанеев. – Я ухожу. Не надо, так и не надо». Он уходил, а на другой день в газете появлялась заметка: что, мол, в лавке Прохорова тухлыми продуктами торгуют и вообще – холеру подхватить плевое