где-то восемнадцать. С надменным видом молча прошел мимо и зашел в дом. Я подождал у калитки. Он все не выходил. Я решил оставить телегу и вернуться в дом. Внук сидел возле бабки и держал ее руку. Он поднял на меня свои холодные глаза, волосы темной редкой челки почти скрывали его лоб. Мне становилось нехорошо от его взгляда. Чего надобно, спросил он. Зашел проведать старушку, ей плохо с ночи, сказал я. Он нахмурился и сказал, чтобы я ступал, бабушке станет лучше.
Сейчас я в церкви и готовлюсь к вечерней молитве, пишу на полу на коленях у одной из церковных скамеек. Монахиня Анна, с румянцем на щеках, шептала у алтаря с закрытыми глазами священные четверостишья и крестилась. Пахло ладаном. Сегодня ее душа, как и моя, спокойна, ведь в церкви наконец-то есть пища. Она помогала разгружать телегу.
Когда шел от старушкиного дома, в деревне мне так никто и не встретился, и это странно. Куда могли деться ВСЕ жители этой деревни? Обычно возле домов люди чем-то занимались, или просто разговаривали друг с другом, а сегодня, после этой странной ночи, как-то разом все умерло.
Завтра воскресенье, моя вторая служба в этой церкви и, надеюсь, мои опасения не оправдаются. Люди придут к нам. С деревней все хорошо, просто все жители спят до обеда, ведь праздновали всю ночь. Господи, хоть бы так оно и было, спаси наши души. Дописываю эти строки и вернусь к дневнику вечером.
…
Сейчас ночь. Мы вчетвером собрались за столом вечером, зажгли свечи. Анна и Елена принесли из деревни свежего ржаного хлеба, пенного молока и яблочное варенье. Я и три кротких ангела закрыли глаза, сложили руки за столом и безмолвною молитвой благодарили Господа. Мое сердце переполняет трепет в такие моменты единения. Вдруг Настасья рассказала, что сегодня ночью она проснулась от жалобного крика, но побоялась выйти из своей лесной хижины и дождалась утра.
Она рассказала нам, что нашла в лесу что-то ужасное. При ее рассказе Анна, взрослая женщина, зашлась слезами. Я по-отечески прижал Анну к плечу, Настасья и Елена бодрили ее и успокаивали.
Дальше Настасья рассказала нам, что же она увидела. На опушке леса нашла растерзанного оленя. То, как его растерзали, не походило на охоту волка или медведя. Его обглоданные ребра изогнули и вырвали специально, как человеческими руками. Кожу с его морды содрали, рога обломали. Господи! Пощади души тех, кто это сделал!
После никто из монашек не обмолвилась, и мы отужинали в молчании. Предложил всем остаться в церкви на ночь, но монахини отказались и ушли. В одиночестве дописываю эти строки и иду спать. Утром, после службы, я найду ту опушку и захороню оленя.
Утро. Ни один деревенский житель так не пришел на молитву.
Ушел на опушку и нашел место, про которое говорила Настасья, но олень исчез. Я понял, что он здесь лежал, ведь на его месте трава пропиталась кровью, и на безобразном багровом пятне осталось маленькое, с пушком, копыто. Где же Настасья?
Вдохнул серый холодный воздух.