слушался Йиро и не смел опаздывать. И Шиничиро чувствовал: терпение отца не беспредельно – отец и так едва простил ему прошлую провинность.
– Не дай повода, чтобы мне сообщили о неповиновении – не избежать твоей спине бамбука!
Несмотря на неловкость, ими владело прекрасное чувство близости родных людей. В душе у каждого будто загорелся огонёк и не поделиться его теплом, казалось, невозможно.
Шина, подозревая долгое расставание, находилась в смятении, нервно молчала и пристально глядела на мужа. Волновалась, как ни странно, даже Рёи. Только Шиничиро пребывал в приподнятом настроении и хлопал длинными ресницами, не отводя глаз от отца. Его отлучка из додзё и из дома была для сына полна аромата романтического геройства. Когда-нибудь и про отца он, Шиничиро, расскажет в этот день своим будущим маленьким сыновьям, глядящим на него восторженно расширенными глазёнками… И, конечно, не мыслил и свою он жизнь без славных подвигов.
Иногда в короткие вечерние часы за ужином Шиничиро мог поговорить с папой не о тренировках, пошутить, улыбнуться, послушать истории, которые довелось узнать от простонародья на городском рынке, или от деревенского кузнеца, обрабатывавшего одновременно и додзё Ампаруа, к которому не раз заглядывал мальчишка просто так, полюбоваться на процесс. Хотя вообще-то кузнецы считались колдунами…
Наконец, выпив третью чашку саке, Шуинсай зарумянился, слегка прищурил глаза, сверкнувшие яркими бусинами, и растянул губы, облегчённо вздохнул. Обычная строгость пропала, в движениях и голосе чувствовалась лёгкая развязность. У сына и отца находилось мало тем для разговора. Сегодня, почувствовав натянутость и гнетущую тишину, Шуинсай стукнул себя по коленке и проговорил:
– Как-то старый мастер сказал, мол, не сражайся против женщины и… дуба, ведь в них – один дух и сила. Дерево стоит, не шелохнётся, и женщина порой бывает непреклонна.
Про искусство боя Шуинсай мог разглагольствовать часами, красноречиво и сочно, но шутить не умел – заметно старался разрядить обстановку неловкости. Шина иронично посмотрела на него. Он продолжил:
– Живот спокойный – хорошо – сытый. Живот неспокойный – сходи на место…
– Умереть со смеха! – сдержано рассмеялась Шина, прикрывшись рукой. Служанка улыбнулась шутке к вечернему столу…
– Умирать… – повторил Шуинсай недоверчиво. – Обратите внимания на картины в комнатах – это ведь живые люди, оставившие частицу своей души ради чести. Как бы я хотел, чтобы и мои ученики потрудились так же. Но умирать… «Вы можете красиво умереть в лепестках сакуры, но лучше жить среди бамбука, поверьте», как советовал мудрец. – Тучи – хорошо, как легко на них будет, но без них – легче, ты ведь жив.
– Остановись, данна, оставь философствовать монахам! – ласково попросила Шина. – Мы привыкли, что ты строг и молчалив за столом, а болтовня – на тебя так не похоже!
– Что касается «остановись», – несло Шуинсая. – Время – скрипучая повозка, никогда