в это самое время к ним подскакали два казака. И один из них крикнул:
– Генерал! Поняй с нами, а то тебя урядник в рядовые произведет.
Глава восемнадцатая
1
Это событие обсуждалось наравне с чем-то, если не глобально, то исторически значительным.
– В Питере открываются высшие женские курсы.
– Какие?
– Бесстужевские.
– А может, Бесстыжевские?
А какая-то старушка болезненно интересуется, с какого возраста и, главное, до какого предела туда зачисляют.
– Бойкий возраст должен быть, – сказал какой-то зубоскал, на что старушка рассудительно ответила:
– Да они, бойкие-то слова, не каждому просто даются. От одного так и отлетывают, а из другого и клещами не вытянешь.
– Ну вот, старая, – произнес зубоскал, – сама на свой вопрос и ответила. Все, что когда-то было влекущим, теперь застылой магмой торосится впереди.
Женщина обмануто усмехнулась.
Есть такая особая улыбка, которая как бы подчеркивает, что любая беспричинность делает нас жесточе, чем мы могли бы быть.
Надя Крупская слышала эти разговоры. Даже в некоторых из них участвовала. И исходила тем предэкзаменационным зубрежом, который волей или неволей, но входит в привычку отличников.
Вместе с тем ей размышлялось легко и просторно. В сознании не было, как это случалось раньше, смешения языков. Отовсюду навевала уже подзабытая с ними родность.
И это все оттого, что сейчас она шла на математическое отделение.
И все предчувствия курсиства не обволакивали ее, а как бы пеленали в некую смирительную простыню, способную при случае распуститься на ленты, чтобы свить из них удавку.
Почему такое пришло сравнение, она еще в ту пору не знала.
Тем более, что кто-то, выведав, что она поступает на Бесстужевские курсы, спросил:
– А ты можешь мне ответить, какой разврат грешнее, здравый или больной?
И она, нисколько не смущаясь, ответила:
– Глупый.
Но Надя, поступив на курсы, решила не только углубить свои знания в математике, но и прослушать филологический курс. Тем более, что там училась ее старая знакомая Ольга Витмер.
Она-то и надоумила Крупскую с некой компанией побывать за городом.
Надежда согласилась.
И вот они на месте.
Изможденная пригородом, природа тут выглядела не столь древней, сколь разоренной.
И первым, кто им встретился, был явный предместный дурачок. На груди у него красовалась фальшивая медаль. А в неопрятном зачесе была улажена какая-то лента, обозначающая цветок.
– Если захочешь кому-либо помолиться, – сказал убогий, – молись Киеву. Он грехи отпускает почти за так.
И он тут же им продемонстрировал, что не просто дурак, а еще и мастеровой, показав, как из куска кровельника – с широким шумом – коль его поволочь – можно понаработать много чего забавного.
А через минуту забыв об этой своей забаве, дурак сказал, как бы отвечая на чей-то вопрос:
– И нищенствовать надо уметь.
Он