мне просто претит, а назвать человека «драйвером» тогда было опасно – ещё врежет!») УАЗика подружился со мной и возил меня по самым разным местам их колхоза. Вот он как-то привез меня не участок очистки свёклы от замерзшего грунта. Мы, буквально, въехали в толпу из 20–30 пожилых женщин с тяпками в руках. Женщины были в телогрейках, кирзовых сапогах и темных теплых платках. Лица у женщин бледные, морщинистые, отекшие, никакой косметики; чёрные их зубы хорошо были видны при разговоре или улыбке. Вид этих женщин был ужасен – ну, прямо из концлагеря!
– Вот бы тебя в эту кодлу запустить! – осклабился шофёр, видя мой напряжённый взгляд в сторону женщин.
– Да бог с тобой – это же всё старухи! – испугался я его словам.
– Иди ты, им по двадцать три – двадцать пять всем! Я же их всех знаю! – разволновался шофёр. – Просто они не следят за собой, целый день на ветру, косметики нет, простужены все, да и за зубами не смотрят – поликлиника вона где! Да и времени нет туда ездить, и денег на лечение и коронки нет! А так – молодые они, накинул куфайку на голову, чтобы морды не видать, и делай своё дело! – разгорячился шофёр. И продолжил: – Я тебе ещё пострашнее людей покажу – что твои дикари с острова Ява, ещё почище! Поедем, тут недалёко!
Мы отъехали километров на десять по бездорожью и въехали в какой-то заброшенный хутор. Дома деревянные полуразваленные, неопрятные, поставлены вразнобой, заборов нет или они повалены – одним словом, мерзость запустения, и не библейская, а самая настоящая наша. Мы вышли из машины, и шофёр забарабанил в одну из дверей. Минуты через три дверь со скрипом и треском отворилась, и в ней показалось какое-то мохнатое существо в грязной бараньей или козьей дохе мехом наружу, со всклокоченными волосами, неопределённого пола. Оно приветливо закивало шофёру, позвало кого-то из избы. Вскоре нас окружили аналогичные диковатые существа неопределённого пола и возраста; только дети, преимущественно с накидками из байковых одеял и светлыми, хотя и редкими зубами. Существа общались с шофёром на каком-то непонятном мне наречии явно славянского происхождения, которое он понимал, отвечая, правда, по-русски. Вскоре он вернулся к машине и вынес оттуда две буханки хлеба и небольшой полиэтиленовый мешочек. Он передал всё это одному их жителей хутора, который благодарно заулыбался, обнажая почти беззубый рот.
– Страшный дефицит аскорбинки, похоже на цингу! – почему-то пришло мне в голову.
Побалакав ещё немного с «туземцами», шофёр уселся за руль, и мы поехали назад.
– Вот, я хотел тебе показать, что делает эта проклятая дармовая свёкла с населением! – начал шофёр, – она в огромном количестве остаётся неоприходованной, особенно мороженая. Вот они её и оприходуют – для самогона, конечно. И самогон называют, и не только они, а вся область – «Мария Демченко», в честь какой-то знатной свекловодки. Нет, не свекольной водки, – со смехом поправился шофёр, видя моё удивление, – а свекловода женского рода! Итак, эта свёкла, чаще всего