Варейкиса падали мерно и страшно, как удары бича, но возмущение и обида, захлестнувшие Досю, пересилили охвативший ее ужас.
«Я не стыжусь своего происхождения! – она гневно вскинула голову. – Крестить ребенка – позор? А глупости писать в газетах – не позор? "Мы имеем решительную победу крупного социалистического земледелия". Да вся культурная Россия над вами, коммунистами, смеется! Сапогами вокруг себя топчете все напропалую, как варвары, и рады – новую жизнь, дескать, строим! Какую победу, когда хозяйства разорены, а половина крестьян с земли согнана?»
Варейкес медленно багровел от шеи до кончиков волос – Дося довольно точно процитировала одну из его фраз, произнесенную во время доклада и напечатанную в местной газете.
«Теперь мне стало понятно, кто ты есть по своей сути, гражданка Тихомирова, – тихо, но со скрытой угрозой произнес он. – А притворялась сочувствующей! Знаешь, что полагается за контрреволюционную агитацию?»
Вспышка Доси уже угасла, но гордость заставила скрыть охватившую ее панику.
«Я никого не агитирую, я просто сказала тебе то, что думаю, но если ты считаешь нужным, то можешь меня расстрелять».
Варейкис шагнул к ней, рванул платье на груди и замер, увидев блеснувший коестик.
«Тоже нацепила? Сними!».
«Нет!».
Она прикрыла ладонями крестик и стояла, не шевелясь.
«Вот как? Что ж, даю тебе ровно одну минуту, чтобы решиться. Итак, я жду. Иначе……
У Доси внезапно мелькнула мысль, что он хочет отнять у нее Прокопа. С силой оттолкнув Варейкиса, она рванулась к ребенку и так крепко прижала к себе мальчика, что тот проснулся и заплакал.
«Не отдам! Лучше сразу убей!»
Варейкис поморщился и отвернулся.
«Уходи! – резко приказал он. – И помни: ты сама во всем виновата»…
Прошла весна, миновало лето, но они так ни разу больше и не увиделись. В сентябре, когда пропало молоко, и можно стало на весь день оставлять Прокопа с бабушкой, Дося договорилась в парикмахерской, что будет работать в две смены. Нужны были деньги – приходилось ежедневно покупать молоко для сына и цыплят для начавшей прихварывать сердцем матери. Дров тоже не хватало – с лета не сумели запастись, а уже в середине октября начало холодать.
Во сне к Досе часто приходили горькие воспоминания, часто будили подступавшие к горлу рыдания, больно сжимавшие горло. Вот и теперь – судорожно всхлипнула и от этого очнулась. Светать еще не начало, но сон больше не шел, и ей стало досадно, что хотя бы нынче, в свой выходной, не удалось отоспаться. Завтра опять с утра до позднего вечера стричь клиентов и топтаться на отекающих к концу рабочего дня ногах.
Она бесшумно выбралась из-под одеяла и, зябко ежась, начала торопливо натягивать одежду. За ночь воздух остыл – для экономии они отапливали не весь дом, а только маленькую комнату, в которой спали. Мать и дочь забирались на разогретую за день печь, но Прокопа бабушка боялась во сне задавить, поэтому мальчика укладывали в колыбельку, укутав двумя теплыми одеялами.
Набросив