непристойно юное.
Будь в Тристане хоть искра тщеславия, он бы возгордился, что слава его проникла так далеко; теперь же он не ощущал ничего, кроме вялой, бесцветной, равнодушной тоски.
– Ты знаешь меня? – спросил он.
– Кто же не знает тебя, – снова засмеялась карга. – Ты сразил Морхольта, гордость и славу здешнего края; луна еще не успела обновиться, как его похоронили, и все, кто ни был на тризне, поклялись отомстить за него, чего бы это им ни стоило. Зачем ты приплыл к ирландским берегам?
– За смертью, – смело вымолвил Тристан. – Морхольт ранил меня отравленным клинком; я не могу жить, но и умереть не могу тоже. Ты можешь выдать меня. Ирландский король, отец Морхольта, наверняка даст тебе за меня богатую награду.
– Ишь чего захотел! – захохотала ведьма. – Да полно, так ли уж ты смел, как о тебе говорят? Не пристало удалому воину, как ты, скулить и умолять, чтобы его прикончили!
Бешенство охватило Тристана; будь ведьма ближе, он бы, не задумываясь, удавил ее, но он не мог пошевельнуться.
– Почем я знаю, – продолжало омерзительное создание, – может, ты мне еще пригодишься, а выдать тебя всегда успеется. Подумаешь, Морхольтов яд; великое дело!
– Ты можешь вылечить меня? – с пробудившейся надеждой спросил Тристан.
– Могу, коли захочу, – отвечала ведьма, скаля желтые зубы. – Но и ты отплатишь мне добром за добро. Вставай!
Тристан покачал головой. Ведьма усмехнулась.
– Знаю, ты и двинуться не можешь без того, чтобы не закричать. Вставай же! Проверим, насколько ты силен, Тристан из Лионеля!
Она шагнула прочь, и солнце брызнуло расплавленным золотом в лицо Тристану, обжигая его огнем. Он не помнил, как, собрав всю свою волю, вынудил себя сойти с ладьи на берег; он падал, полз, поднимался на ноги, стараясь не терять из виду лохмотья ведьмы, мелькавшие то слева, то справа от него. Деревья расступились; впереди показалась небольшая пещера. Тристан добрался до нее и потерял сознание.
Когда он очнулся, то первым, что он увидел, были клубы дыма, разворачивавшиеся над самым его лицом. Ведьма бормотала что-то себе под нос, швыряя цепкими пальцами в грубый очаг какие-то диковинные прутья и коренья в форме человеческих фигурок. Тристану было неудобно лежать; он шевельнулся, сел, потом поднялся на ноги. Что-то во всем этом было необъяснимое, непостижимое. Наконец он понял: он больше не чувствует боли. Мерзкая ведьма обратила к нему свое ухмыляющееся лицо, но в то мгновение оно казалось ему самым прекрасным на свете. Тристан готов был расцеловать ее.
– Стой, – сказала ведьма. – Погоди. Клянешься ли ты подчиняться мне во всем и исполнять любые желания, какие у меня будут?
Тристан засмеялся.
– Я даже готов жениться на тебе, если ты потребуешь этого.
Тут он впервые заметил, какие у ведьмы красивые глаза. Прищурившись, она с интересом смотрела на него.
– Нет, – молвила она словно с сожалением, отворачиваясь к чадящему очагу, – это вряд ли мне понадобится.
– Хорошо, –