/p>
Александр Левинтов
В ОКРЕСТНОСТЯХ ПУСТОТЫ
Избранные стихи 1999—2006 годов
Этот сборник возник случайно.
И, думаю, также спокойно исчезнет, как и возник. Я собрал стихи, написанные за последние несколько лет, выкинул все, что показалось ниже собственной критики, а также то, что не вписывается в рубрики. Хотя я пишу стихи, но отлично понимаю, что – не поэт, потому что поэт должен не просто писать стихи – он должен ими жить, дышать, бредить, а не развозить пиццу, учить американских солдат азам русского языка, писать прозу, париться с друзьями в бане, устраивая развеселые пирушки и заполночные посиделки по душам нараспашку, мотаться из угла в угол и, вообще, он должен сосредоточиться.
Поэзия ближе всех к пустоте. Собственно, она рождается из пустоты и порождает пустоту, как единственное, хоть что-либо значащее меж людей. Если бы в русский язык вдруг вернулись артикли, стихи были бы переполнены неопределенными артиклями. Но мы научились создавать абстракции и полные пустоты неопределенности порядком слов, поэтическим порядком.
Вот и все, что мне хотелось бы сказать.
СТИХИ О РОДИНЕ
Возвращение в Россию
Мне русских снов
обрывки и кошмары
и бывших слов
запинки и громады
в тумане пробужденья попадут.
Дневных забот сговорчивый редут,
напрасной суеты назойливый уют
меня ломают, растворяют, гнут.
Я пропадаю.
И тяжело
дается каждый шаг.
Не отлегло
в чужбине. Зоркий враг
моих страстей: неугомонный стыд
меня за ветошь новых дней корит.
За нищих и родных простой стакан налит.
Все брошено и каждый позабыт.
Я – как в трамвае.
Нет, я устал.
Мне дела больше нет.
Окончен бал,
и погасите свет.
Кругом и вглубь – все бестолочь дурная:
то караван идет, то все собаки лают,
то снег бежит, то ручейки вдруг тают.
Мне говорят: здесь родина родная,
Но я – не знаю.
Запахи детства
Детство пахнет станиолью,
маминым кухонным фартуком,
портупеей, потными солдатами,
солдатским потом, половодьем,
льдом по реке и сугробами снега,
картошкой на рыбьем жире,
кислыми сайками, недопеченными
от быстрого поедания,
клопами по стенам, керосиновой лавкой,
мышиным пометом, слепыми котятами,
черемуховыми вечерами,
сиреневыми сумерками, а позже – пылью акаций,
осенними клумбами ярких цветов,
замерзшими узорами окон,
ранним огнем бересты и
продрогшими дровами,
пиявками, тиной, прокисшим
поносом младенцев, банками,
стрептоцидом, кровью из десен,
гремящими танками и жмыхом на подводах,
раскаленными шпалами, горячим асфальтом,
ножной бормашиной, грибами во мху,
скошенным сеном, шмелями и кашкой,
бледной смертью в немощном венчике цветиков.
Каждый из этих запахов,
ударяя в нос, бьет по нерву,
отвечающему за счастливые слезы
и слезу покаянья, всего лишь одну.
У каждого, кто тогда выжил,
было по-своему детство.
Теперь мы редко верим,
что оно было или может вернуться.
Мы редко и скупо плачем об этом.
Нам некогда.
Детство пахнет станиолью.
Перед окном парижского кафе
В далеком детстве первое вино
ее звалось «0.8». За стаканом
она, сблевав наивность за окно,
закусывала спермой хулигана.
Так началось и долго продолжалось.
Теперь она лакает тонкое шабли
в соломенной изысканной оправе,
теперь никто ей приказать не вправе:
«Уже уплочено, пошли!»
За все