Сразу после звонка Воронкова я позвонила тебе. Он же тебя пригласил в управление… Если честно, я как-то побаиваюсь звонить Карасевой. Вдруг с Димкой, и правда, несчастье случилось?
– Не помню случая, чтобы Воронков так шутил. Если он сказал, что мы последними видели Рогожкина живым, значит, так и есть. Нет больше Рогожкина, – всхлипнула в трубку Алина. – Помер, – по-бабски запричитала трубка. – Тринадцатого мая родился – тринадцатого мая умер. Вот вам и не верь в приметы. Надо идти к Воронкову. Узнаем подробности.
– Алина, ты неправильно поняла, это он от нас хочет узнать подробности. И вообще он очень сердился. Кричал в трубку, что мы опять за свое взялись.
– Ясно, Воронков в своем репертуаре. Ладно, с ним мы разберемся на месте. Что с Карасевой делать будем?
– А что с ней делать? Позвонить ей надо, утешить. Спросить, может, помощь нужна?
– Вот ты и позвони, – переложила на меня неприятный разговор Алина. – Ты у нас всегда нужные слова находишь, не то что я, вечно невпопад языком ляпаю.
«Что верно, то верно», – подумала я и согласилась:
– Позвоню. Только не рано ли?
– Мне звонить не рано, а людям, которые, поди, и не ложились, рано? Звони! А я за тобой в половине десятого заеду – будь готова.
Я перешла с телефонной трубкой на кухню. Клацнула кнопкой электрочайника, бросила в чашку пакетик чая и села за стол в ожидании, когда вода в чайнике закипит. Раздался знакомый щелчок – я плеснула в чашку кипяток. Звонить Татьяне я не торопилась.
С чего я начну разговор? Спрошу, как дела, долго ли гостьи сидели, как будто я ни о чем не знаю? Татьяна заплачет. Потом запричитаю я. Выражу ей свои соболезнования. По телефону? Вряд ли я смогу ее утешить с другого конца провода.
Нет, мне надо ехать к ней. Она там одна, со своей бедой. Ей даже выплакаться некому в жилетку. Все, решено – еду. Алине позвоню от Татьяны, пусть тоже едет к ней.
Я не стала будить Олега и Аню – лишние расспросы сейчас были ни к чему, – написала записку: «Когда буду, не знаю. Звоните на мобильный» – и подложила ее под чашку с так и не выпитым чаем.
Такси приехало мгновенно – через пятнадцать минут я уже входила в подъезд Татьяниного дома, из которого меньше чем двенадцать часов назад выходил живой и здоровый Рогожкин.
Я вбежала на третий этаж, поднесла руку к звонку и замерла. «Одну секунду, только приду в себя и позвоню». Сердце от волнения и быстрой ходьбы норовило выпрыгнуть из груди. «Сейчас, сейчас отдышусь», – объясняла я свою медлительность. На самом же деле я боялась увидеть зареванное лицо Карасевой, боялась первых слов, которые должна буду сказать: «Прими мои соболезнования».
Внизу хлопнула дверь в подъезд. Я услышала топот каблучков, стремительно поднимающихся вверх.
– А ты что тут делаешь? – окликнула меня Алина.
– А ты?
– Да я подумала, съезжу сначала к Татьяне, а потом поеду за тобой.
– И я подумала, что человеку реальная помощь нужна, а не телефонные соболезнования.
– В дверь звонила?
– Нет.
– Звони!
– Кажется,