российские власти всячески восхваляли: дескать, не несет вредных примесей. Ага. Чем чище яд, тем его действие сильнее…
Я взял тонкий ломтик хлеба – для господ нарезали, положил сверху ломтик ветчины, накрыл это дело располовиненным вдоль огурчиком, откусил. Вкусно! Хлеб свежайший и нисколько не похож на печево из моего времени с их разрыхлителями и «улучшителями», ветчину коптили натуральным дымом, а огурчик только с грядки, да еще выращенный не на гидропонике. Я эти пластмассовые овощи в своем мире никогда не покупал: ни вкуса, ни запаха – одна химия.
– Интересно вы едите, – сказал Спешнев, все это время не спускавший с меня глаз.
– За границей научился, – ответил я. – Попробуйте!
Он пожал плечами и соорудил себе такой же бутерброд.
– Неплохо, – сказал, прожевав. – Хотя порознь вкуснее.
Я только плечами пожал: на вкус и цвет товарища нет.
– Еще по чарке? – предложил Спешнев и, не дожидаясь согласия, наполнил емкости. – За что пьем, Платон Сергеевич?
– За успех нашего безнадежного дела! – предложил я.
– Как это? – удивился он, поставив чарку. – Почему безнадежного? Вы о чем?
– Многим сегодня положение России представляется безнадежным. На нас наступает лучшая армия мира во главе с лучшим полководцем. Французы движутся вглубь страны, они уже захватили бывшие польские земли и скоро вступят в великорусские, если уже не вступили. Вся Европа ждет, когда мы потерпим поражение и подпишем унизительный мир. Только не будет его для Бонапарта. Его армию ждет конец, а самого – ссылка на отдаленный остров и бесславная смерть.
– Вы говорите это так, будто наперед знаете! – удивился Спешнев.
М-да, не стоило пить…
– Так и будет, Семен Павлович, вот увидите.
– Вы что – провидец?
– Отчасти. Иногда находит.
– Чудной вы человек, Платон Сергеевич, – сказал он. – Будто не от мира сего. Говорите не так, держитесь странно. Понятно, что за границей жили, но все равно словно не русский. Я это сразу приметил, да и позже наблюдал. Даже думал: не послал ли вас нечистый? Но потом понял, что ошибся. Слуга дьявола не будет умалять страдания человеков, а вы над ранеными, как курица над цыплятами. Подобного даже у русских лекарей не наблюдается. И для вас нет разницы: дворянин или простой солдат, ко всем отношение ровное.
– Ему, – я указал на потолок, – наплевать на сословия и чины. У него другие мерки.
– Согласен, – кивнул Спешнев. – Но мы-то живем здесь. Кстати, не замечал за вами особой ревности к молитве. Даже не видел, чтобы молились.
– Когда вы молитесь, то не будьте как лицемеры, которые любят молиться, стоя в синагогах и на углах улиц таким образом, чтобы все их видели. Говорю вам истину: они уже получили свою награду. Ты же, когда молишься, войди в комнату, закрой за собой дверь и помолись своему Небесному Отцу, Который невидимо находится с тобой, – процитировал я.
– Вы и Писание знаете? – изумился Спешнев.
– Местами, –