что-то свое. – Кажется, в это время вечера наш престарелый пекарь сидит у себя на крылечке и отдыхает. Но я его что-то не вижу.
Все трое по безмолвной команде столпились у наполовину открытого окна и уставились на темный дом господина Циннамона, находившийся в отдалении на углу. У Омика глаза как у совы, раз он смог что-то заметить в такой мгле. Прищурившись, Олаф разглядел светлые расплывчатые очертания распахнутой двери, покрытую слоем тумана террасу, и расположенное на ней кресло-качалку, в самом деле, совершенно пустое и никем не занятое. Господин Циннамон обладал тем самым уровнем педантичности, который делает из людей великолепных кондитеров, и невыносимых в обыденной жизни субъектов. Но тут он, что удивительно, дал маху, от чего его любимое белоснежное кресло с вышивкой на спинке даже с такого расстояния казалось очень грязным. А еще оно будто медленно покачивалось, словно его хозяин поднялся с него мгновение назад, отлучиться за стаканчиком кристального ликера. Олаф понадеялся, что глаза его обманывают в туманной ночной темноте.
– Его кресло все еще качается. А в доме не горит свет, – честное слово, Омику предначертано стать первоклассным гробовщиком, потому что вбивать гвозди в воображаемые гробы он уже наловчился в совершенстве.
Берти в неумело скрываемом испуге переводил взгляд то на одного, то на другого, и, в конце концов, недоверчиво хихикнул:
– Вы оба просто меня разыгрываете, да? Решили потешиться над самым толстым в своей компании, потому что толстых обижать якобы можно?
– Берти, никто и не говорил, что ты толстый.
«Никто и не говорит, что ты трусоват. Но…»
– Вот так и умрешь с комплексами, – резюмировал Омик, подлив масла в огонь.
– Идите вы к дьяволу, я домой! – немедленно обиделся Берти, – Нашел себе я товарищей по интересам, как же!
– Мама запретила выходить из дома, пока погода не прояснится, – попытался урезонить его Олаф, покосившись на улицу в надежде, что уровень непроглядного белого тумана хоть чуть-чуть снизился. – Давай ты лучше переждешь с нами, а то твои родители потом еще выскажут…
Всю природу высказываний он изложить не успел, потому что внезапно умолк и с грохотом захлопнул оставшийся ставень. Омик и примолкший Берти в недоумении смотрели, как он подходит к письменному столу и зажигает еще одну свечу дрожащими пальцами, освещая свое лицо, с которого схлынула вся кровь.
– Я там… что-то видел, – с трудом выдавил Олаф, стараясь произносить это буднично, чтобы не перепугать еще сильнее бедного Берти.
Сырник спрятался между ножками громоздкого телескопа, сжавшись в песочный комок и закрыв глаза мохнатыми лапами. Заметив, что его хозяин отошел от окна в другой конец комнаты, он быстро переметнулся к нему поближе, поджав хвост.
– Фурия сорвалась с цепи и теперь гуляет по улице? – предположил Берти, явно передумав куда-либо выходить.
Олаф покачал головой, наклонившись, чтобы погладить пса.
– Господин