часто ужинали в городе после работы, да и доставку из любого ресторана никто не отменял. Игоря это устраивало – он так говорил, но, видимо, мама и тут права, и эта ему домашние разносолы готовит.
Я обхватила руками голову и закрыла глаза. Сидя на барном стуле на кухне, я мечтала только об одном – чтоб ритуал еженедельного семейного насилия скорее закончился и я опять бы пошла предаваться страданиям под «Игру престолов». Передо мной стояла чашка остывшего кофе и тарелка с кашей. Вот как маме объяснить, что я не ем кашу? Но, как и всегда, я предпочитала молча есть, чем объясняться с маман. Мне тридцать пять, а я так и не научилась отстаивать свои интересы даже в вопросе каши.
Мама помыла плиту и принялась намывать холодильник.
По субботам она приходила с мешками еды, суровым видом и полная решимости поставить меня на ноги и заставить бороться. С кем? Зачем? Не имело значения. Для моей мамы жизнь – борьба. Смысл борьбы в самой борьбе. А я не такая. Я слизняковая.
Она кормила меня кашей, забивала холодильник готовой едой, выкидывала недоеденную с прошлой недели, что-то намывала и не переставала мне повторять, что надо брать себя в руки и что-то делать. А я не хотела ничего делать, я хотела свою жизнь обратно – мужа и наше тихое семейное счастье. Он ушел полгода назад, и я его с тех пор не видела. Я и из дома за это время вышла раз десять, ну не готова я к новой жизни, а как вернуть старую жизнь, понятия не имею. И уж точно не по маминым инструкциям.
– На что ты будешь жить? Деньги скоро кончатся.
– Мам, я знаю. Но пока еще немного есть. Как-то так сложилось, что у меня сбережений нет.
У нас вообще еще не начался раздел непосильно нажитого. От мысли, что это придется делать, на меня накатила тоска с новой силой. Честно говоря, я цеплялась за наш не случившийся развод как за ниточку. Вдруг он вернется? Первые месяцы я верила, что он вернется: раз не просит развод, значит, все еще возможно. А сейчас в глубине души я понимала, что нет, не вернется, Игорь не такой. И пусть я не понимаю, как так случилось, откуда в наших отношениях появилась она, но что по-старому уже не будет, это точно.
– Да оставь ты ее, Зин, сколько можно? – это голос подал папа. Ему тоже было велено присутствовать на операции по спасению меня. Он привозил маму на машине, таскал пакеты в дом, а потом растворялся на территории моего большого дома под предлогом что-то где-то починить.
Сейчас он регулировал стеклопакет на кухне, который, по мнению мамы, неплотно закрывался, и оттуда дуло. Я этого не заметила. Но мама у меня дома чувствовала себя хозяйкой и следила за всеми моими хозяйственными косяками.
Боже, скорее бы они ушли. Хотя против папы я вообще ничего не имела. Он меня жалел и не приставал с инструкциями к жизни. А вот мама – это всегда пытка. Особенно сейчас, когда я на днище.
Я засунула в рот очередную ложку каши и посмотрела на часы над плитой. 11.30, еще часа два, и я останусь одна.
За окном выглянуло солнышко, в питерском климате это сродни чуду. Я встала, выкинула