Ага, я все-таки сорвал его с места. Ну-ка, дядя, что у нас на карманах… Поворочав на скользком кафеле не желающего улечься растопыренного покойника, Ахмет находит, наконец, устойчивое положение и проковыривает обломком скальпеля смерзшиеся кровью карманы.
Тень начинает выть, сначала тонко, всхлипывая, потом вой набирает силы и даже понемногу начинает цеплять… Нет, товарищ. Учишься ты быстро, но тут тебе не здесь… Ахмет делает то, что обратно «усилию» – внешнему наблюдателю это показалось бы нелепостью, если не безумием: он тщательно отыскивает в слое мусора самый близкий по форме к правильному квадрату кусочек стекла. И осторожно, словно пустое яйцо, кидает его, тщательно выверив бросок – кусочек обязательно должен остаться на подоконнике. Бросок удается, разъятая лярвой пустота смыкается и топит вой в своих тяжелых светлых водах.
Улов невелик, но приятен – круглый пластиковый пенальчик на резьбе, в нем – две с половиной сигареты без фильтра, «Прима»… «Тоже мои», – опознает их Ахмет, и от его размеренного водолазного спокойствия не остается и следа. Нет, внешне почти ничего не меняется, но его покой уже не стоит посреди мира неподвижной ледяной глыбой, а бьет из сердца короной белого пламени с синеватым подбоем. Тень словно сдувает – этот обжигающе-ледяной жар непереносим для тех, кто пришел с той стороны… «Ладно, расслабься, – командует себе Ахмет, вешает ружье на плечо и связывает шнурками трофеи. – Корчить из себя охотника за привидениями еще не время…»
Последний этаж… Вон че, баррикаду из коек соорудили… Ну как, сильно она вам помогла, бедолаги? Ой не думаю… Гулкий коридор, под ногами почти не хрустит; подметали, что ль? Надо же, вполне себе такая простыня в одном из дверных проемов. Странно, что сохранилась. Значит, крепкая простыня и портянки выйдут хорошими… Долго ж ты висела тут, бедная. Среди всякого отребья, всякой срани. Обижали тебя, поди? Ахмет ласково заговаривает храбрую простыню, складывает ее и убирает за пазуху: «Ну ниче, ниче, маленькая. Я уже пришел и унесу тебя отсюда. Мы с тобой пойдем на… Недалеко тут. Там, веришь-нет, совсем плохие есть, даже хуже здешних. Пора их немного тово… наказать, и мы с тобой их обязательно накажем, поняла? Молодец…»
Идущее на посадку солнце красит стены нарядным розовым, оттенок «Барби»… «Я вам с-с-ссука дам барби, пидарасы. И барби, и хуярби, все суки получите, до копейки. Всю свою свободу с демократией сожрете, с правами человека вприкуску. Покуда пополам не треснете… – по инерции заносит Ахмета, но он сразу пресекает не вовремя проснувшуюся ярость, за уши возвращая себя из сладких грез с океанами крови в пустой больничный корпус. На портянки самый раз, еще б газет найти…
Живой человек идет по давно умершему коридору отделения кардиологии, перешагивая языки снега, вываливающиеся из некоторых палат с наветренной стороны. Он еще не научился постоянно держать себя именно там, где надо, ему не хватает умения навязать миру свою волю, и в результате его мотает, как кота в стиралке.