вот уже три года, и он разрешил мне его отремонтировать в обмен на снижение арендной платы. Но теперь, когда я привел его в божеский вид – не сравнить с тем, что я получил вначале, – он, естественно, повысил плату до четырехсот в месяц.
– Потому и понадобился сосед.
– Боюсь, что да. Только не пойми меня неправильно – на самом деле мне тошно от того, что ты будешь толкаться наверху. И дело не в тебе лично. Просто мне совсем не нужна компания.
Фитцсимонс-Росс очевидно испытывал потребность демонстрировать свое превосходство при каждом удобном случае. Я с самого начала понял, что отношения с этим парнем легкими не будут. Но чувствовал, что его нервозность и потребность соревноваться со мной во всем – в сочетании с мистикой Кройцберга – могут оказаться тем самым стимулом, который так необходим моему творчеству.
– Послушай, ты, как я понял, хочешь жить один, – сказал я. – Что ж, хозяин – барин, можешь и дальше играть в Грету Гарбо.
На этот раз я подкрепил свои слова действием и начал спускаться по лестнице.
– Хорошо, хорошо, – крикнул он вслед. – Я заткну свой поганый рот.
– Я вернусь через несколько часов с деньгами, – сказал я.
– А ты сможешь заплатить мне еще за месяц вперед?
– Думаю, да. В шесть будешь дома?
– Если ты придешь с кэшем, конечно, буду.
Я вернулся в шесть пятнадцать, предварительно заглянув в пансион Вайссе, где взял из чемодана пачку дорожных чеков и обналичил их в местном банке. Просидев какое-то время в кафе, записав в блокнот подробности встречи с будущим соседом, я спустился в метро и поехал обратно в Кройцберг. Фитцсимонс-Росс сообщил мне код домофона. Так что на этот раз мне не пришлось звонить. Подойдя к двери квартиры, я услышал грохочущую мелодию Майлза Дэвиса из альбома его «прохладного» периода «Однажды мой принц придет». Сразу вспомнились заверения Фитцсимонс-Росса в том, что громкая музыка – это не его стиль. Я с силой стукнул в дверь. Она распахнулась. Я вошел.
– Алло? – крикнул я.
Ответа не последовало. Я прошел в мастерскую. Никаких признаков жизни. И тут я посмотрел в сторону его спальни. Дверь была широко открыта – и от того, что я увидел, у меня перехватило дыхание. Там, на кровати, лежал Фитцсимонс-Росс. Он был без рубашки, и бицепс его левой руки был перехвачен толстым резиновым жгутом. Игла торчала из вздувшейся вены в сгибе. Хотя его голос был каким-то потусторонним, в нем все равно звучала осмысленность:
– Принес деньги?
Почему я не развернулся и не ушел оттуда сразу и навсегда?
Да потому что знал, что должен увидеть, чем все это закончится. И потому что уже в тот момент думал: это все – материал.
– Да, – сказал я. – Принес.
– Положи на кухонный стол. И, если бы ты поставил чайник… я бы выпил чашку чая.
– Нет проблем, – ответил я.
Фитцсимонс-Росс поднял на меня глава, которые, хотя и остекленели от наркотического кайфа, по-прежнему сияли арктической голубизной.
– Не забудь: чай нужно настаивать ровно четыре минуты, – добавил он.
– Хорошо, – сказал я.
Я