в колени.
Несмотря на ту радость, которую Лилия-Мария ощутила, узнав, что ее выпускают из тюрьмы, она невольно вздрогнула, вспомнив, что Сычиха и Грамотей заставили ее поклясться, что она не будет сообщать своим благодетелям о своей прискорбной судьбе.
Но эти зловещие мысли быстро оставили Лилию-Марию, уступив место радостной надежде вновь увидеть Букеваль, г-жу Жорж, Родольфа, которому она хотела рассказать о Волчице и Марсиале и попросить помочь им; теперь ей даже казалось, что восторженное чувство, которое она испытывала к своему благодетелю, чувство, за которое она корила себя, не будучи подогреваемо горем и одиночеством, уляжется, как только она вновь вернется к своим мирным сельским занятиям, которые ей так нравилось делить со славными и простыми обитателями фермы.
Удивленная молчанием своей соседки по заключению, молчанием, о причинах которого она и не подозревала, Певунья слегка притронулась к плечу несчастной арестантки и сказала:
– Мон-Сен-Жан, коль скоро я выхожу на волю… не могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?
Почувствовав прикосновение руки Певуньи, несчастная арестантка вздрогнула всем телом, уронила руки на колени и повернула к молодой девушке свое лицо, залитое слезами.
Такое сильное горе выражало это лицо, что Мон-Сен-Жан даже перестала казаться дурнушкой.
– Боже мой… что с вами? – спросила Певунья. – Отчего вы так горько плачете?
– Ведь вы, вы уходите! – прошептала несчастная, и голос ее прервался от рыданий. – А я как-то и думать забыла, что раньше или позже наступит такой день, когда вы выйдете на свободу… и я вас больше никогда… никогда не увижу… ни разочка…
– Поверьте, я всегда буду помнить о вашей дружбе, Мон-Сен-Жан.
– Господи боже, господи боже!.. Подумать только, ведь я вас уже так полюбила… Когда я вот тут сидела, у ваших ног, прямо на земле… мне казалось, что я спасена… что мне больше нечего бояться. Я говорю все это совсем не потому, что другие арестантки, может, снова начнут награждать меня тумаками, я к этому привыкла, жизнь у меня всегда была нелегкая… Но мне под конец стало казаться, что мне повезло, когда я встретилась с вами, что вы принесете счастье моему ребеночку, уже потому только, что вы сжалились надо мной… Знаете, это сущая правда: когда ты привык к тому, что с тобой дурно обращаются, ты больше, чем другие, ценишь доброту… – Новый взрыв рыданий прервал ее речь, потом она воскликнула: – Ладно, все кончено… в самом деле… Ведь это должно было случиться не сегодня, так завтра… Я сама виновата, что думать об этом забыла… Все кончено… Ничего больше не осталось… ничего…
– Ну что вы! Мужайтесь, я буду вспоминать о вас так же, как и вы обо мне.
– Ох, тут уж нечего говорить: пусть меня режут на куски, но я от вас вовек не отступлюсь и никогда вас не забуду! Даже когда стану старой-престарой, все равно у меня перед глазами будет стоять ваше красивое ангельское личико. Первое, чему я научу своего ребеночка, – это произносить ваше имя, Певунья, потому как он только по вашей милости не помрет от холода…
– Послушайте,