туда принадлежала как раз Мишке. Мне в сентябре было решительно всё равно, где проводить седьмой урок. А потом мой лучший друг случайно рассказал об этих занятиях маме, и у меня не осталось совершенно никакого выбора. За год я как-то привык к бесконечным событиям, фактам и датам, но к таким «взрослым» вещам, как зачёты, коллоквиумы и рефераты, приноровиться не мог. Евгений Викторович преподавал в педагогическом университете и считал, что шестиклассники не должны ничем отличаться от студентов, разве что «глубиной постижения материала». Мы и занимались в школе очень редко – чаще ходили в гуманитарный корпус и сидели там на жёстких скамьях.
В этой четверти мы занимались философией. Слушали о том, как древние греки и римляне пытались объяснить себе устройство этого непростого мира.
– Давайте по очереди, – Викторович оглядел класс. – Смелее. Мы всё это проходили и знаем. Ну, Сутейкин, например.
Пока Никитка радостно бормотал себе под нос (кажется, он ходил на все дополнительные занятия, на которые было возможно), я листал учебник, силясь понять, как сделать так, чтобы мне не попались последние вопросы. Выходило, что у меня довольно большие шансы – не могу же я быть таким невезучим?
– Кузнецов, вы следующий.
Я нехотя поплелся к первой парте, чувствуя на себе взгляд Мишки. Нам можно вообще ничего друг другу не говорить, мы всё понимаем без слов. Это высшая степень слияния душ, я так это называю.
У самого первого ряда я понял, что у меня трясутся колени. Из-за всех этих переживаний готов я был плохо, спорить с этим было бесполезно. Оставалось надеяться на везение.
– Ну-с, – Евгений Викторович погладил подбородок, – вы, насколько я помню, посещали не все занятия.
Я оглянулся на Мишку. Тот соединил ладони и потряс ими в воздухе, подбадривая меня.
– Я болел, – к лицу прилила краска.
– Ну, надеюсь, что всё уже хорошо, – историк улыбнулся. – Вы расскажите-ка мне про стоицизм. Что это за философия такая?
По затылку прокатилась горячая волна, затем спустилась ниже, рухнула куда-то в живот и принялась мучить меня изнутри. Метаться по телу. Затем часть этой волны, как и положено, ушла в пятки, но другая часть осталась. Сделала голос трясущимся и каким-то не моим. Десятый вопрос. Десятый…
– Это… это философия древних греков, – захотелось провалиться под землю. И больше никогда не восставать. Или сквозь землю… А какая, в сущности, разница?
Евгений Викторович задумчиво кивнул.
– Мы всю прошлую четверть проходили древних греков. Хотелось бы немного поподробнее. Так сказать, понять, что стоит за этим названием.
Я молчал. Да, это была та самая последняя тема, до которой я добраться не смог, а на занятии меня не было. В голове не возникало ни одного предложения. Может, имело смысл начать говорить какой-то связный текст, но ничего не выходило. Странно, я всегда думал, что у меня в голове роятся идеи и фразы, а сейчас в ней было странно пусто. И гулко. Я как будто смотрел на себя со стороны и понимал, что этому мальчику сегодня уже не выкрутиться.
– Допустим