полное радостей прошлое, вспоминая и прощая.
Джентльмен с разбитым сердцем в палой своей груди, стоящий одиноко на траурной улице, даже немного позавидовал своему объекту приятной слежки, восхитился ее живительному взгляду на само существование. Но он, давным-давно окрестившись от суетливой реальности, душевно и телесно погряз в титанических потугах достучаться до третьего неба, ибо атмосфера и космос летательными аппаратами изведаны людьми, осталось только вернуться в божественный ампир, где воистину обретут свободу все его замыслы. Однако если его головокружительные грезы столь далеки от мирской суеты, почему же тогда он обременительно скован плененным взором? Почему хладная его десница ныне покоится вблизи гаснущего уголька сердца, будто бы то неласковое касание поможет успокоить любовную боль? Почему его седеющие волосы прилизанные назад, тонкими прядками ниспадают на лицо, игриво мешают ему созерцать невысказанный никем ранее неповторимый шедевр Творца? Столько вечных вопросов без смертных ответов.
Подобно всякому секрету, ответ на вопрос кроется в недалеком детстве. Будучи маленьким ребенком, представленный незнакомец, всегда трудоемко приобретал ту вещь, которую тайно от всех желал, но то были простые игрушки. А сейчас, может ли он посягнуть на чужое творение? Однако вопреки здравому смыслу, диковинным ликованием джентльмен тянется своей мятежной душой к святой девушке, которая неукоснительно привлекла его с первого взгляда. Всем своим чистым естеством она притягивает и будоражит его неспокойный созидательный ум. Наслаждаясь прекрасным видением, он не пресыщается наслаждением. Ибо время для него течет быстротечно. Скоропостижно приходят часы обеда, и вот уже на дверь магазинчика вешается табличка “закрыто”, и белокурая белая роза удаляется. Джентльмен просыпается опьяненный духовной эйфорией, и покров летаргического сна разрывается, будто кто-то хлопнул в ладоши, оканчивая сладостный гипноз. И ему вновь нужно продумывать планы предстоящих безумных свершений. Однако корнем всех его замыслов всегда будет невоздержанная спонтанность.
В этот день, он, изнемогая плачевно скорбел, славно благоговел, и учтиво сдерживаясь в аскезе непогрешимости, невинно вдохновлялся той нимфой музой, которая тем временем не ведает о своем возвышенном воздействии на сего странного человека. Содрогаясь от порыва хладного ветра и греясь редкой лаской солнца, он, по-прежнему застывши в позе усталого путника в скованных путах размышлений, выбирает – а двинутся ли ему дальше или жить воспоминанием о былом величии, ступать ли по той проторенной дороге воображения?
Временами он посматривает на костлявую кисть своей руки, кожа которой химически огрубела, нынче напоминает неаккуратно загрунтованный холст, покрасневший и потрескавшийся. Оказывается, такие же кривые пальцы и у его отца. Эти цирковые фаланги явственно не предназначались для каллиграфического письма или