генерал же идет! – прошептал Чика, усердно тараща фары на правый конец плаца, как страдающий запором пучеглазый бес.
Действительно, вскоре в поле зрения солдат показался усердно чеканящий шаг Говненко, в том самом прикиде, в котором видели его солдаты накануне.
Белоснежные лосины едва не рвались на жопе, когда генерал чуть не по грудь задирал свои ноги, треуголка была сурово напялена по самы брови, а приложенную к башке руку обтягивала плотная замшевая перчатка.
– Ебать, откуда он взял такие лосины? – удивился Кузя.
– Да кальсоны это солдатские! – прошептал Чика. – Дырку на жопе заштопал и ходит теперь, как еблан пробитый!
– А зачем он жопу штопал? И почему пробитый? – спросил с интересом Джафар. – Его что, кто-то жахнул, что ли?
– На кальсонах дырка, придурок! – прошипел Пахан, и дипломат испуганно заткнулся.
Когда Говно и Говненко поравнялись за два шага друг от друга, музыка прекратилась, и полковник доложил:
– Товарищ генерал-лейтенант! Личный состав полка для развода построен! Начальник штаба полка, полковник Говно, то есть, тьфу, бля, прошу прощения, Кузнецов!
Завершив доклад, начальник штаба сделал финт ногами в сторону, а генерал молча пошагал дальше под вновь грянувшую музыку оркестра. Полковник направился вслед за ним, на расстоянии четырех шагов от Говнено.
Дойдя до середины плаца и встав перед трибуной, Говненко и Говно повернулись лицом к полку, музыка заглохла, и генерал хорошо поставленным голосом прокричал:
– Здравствуйте, товарищи!
– Здравия желаем, товарищ генерал-лейтенант! – хором грянули дружно подразделения.
– Вы все говно! – обозначил следом свою позицию генерал.
– Мы все говно! – согласились военные.
– Говно должно отвечать громче!
– МЫ! ГОВНО! – заорал весь полк, да так, что птицы в небе обделались со страху, сиранув случайно сверху прямо на генеральские золотые погоны.
Сняв перчатку и потрогав жидкие птичьи фекалии, Говненко скривился, сплюнул и скомандовал:
– Вольно!
– Вольно! – повторил команду полковник и вслед за генералом поднялся на трибуну.
– Да как же вы меня все заебали! – начал толкать речи с трибуны Говненко. – Как дети малые, ей-богу! Вас все ебешь-ебешь, да так, что хуй уж даже не стоит, а вам, скотам, как будто все словно похую! Ну разве ж можно так вести себя, товарищи засранцы, а?
– Никак нет! – ответил генералу полк.
– Вот-вот, и я о том! Живете тут и в хуй не дуете, да мне еще за счет государства мозги ебете! О, где только ты сейчас, моя любимая, благословенная небом Франция! Утопающий в цветах Версаль, дамские кружева и духи, круассаны, вино, шерше ля фам, и негры в будуаре… Впрочем, что это я. Вас, пидаров, разве ж можно здесь одних оставить? Весь полк ведь разнесете сразу же к хуям собачьим. Особенно прапорщики, домой, в хозяйство. Иду вчера, смотрю – Кузьмич хуячит! Тележку, бля, с говном волочит!
Как