же оказался там проездом. В её идеальной, белоснежной квартире, в престижном доме, со шторами на окнах, которые он не мог терпеть. И с лепниной на потолке.
– Как архитектор я бы выломал здесь всё сию минуту к чертям собачьим. Элина, лепнина, правда? Почему у тебя так бело? Ты у меня ассоциируешься с богемной уютной квартиркой, наполненной всякой всячиной, нужной, естественно, с цветами по всему дому, вазы, вазы, пионы, причём в маленьких флакончиках из-под разных духов, косметики. Ты бы спасала цветки и делала композиции. У тебя был бы обязательно бархатный зелёный такой диван, пианино. И чёрный кот.
– Ты выдумщик. Я люблю когда порядок.
– Знаешь, я бы познакомился с твоими родителями. Моих ты уже знаешь. Что-то мне подсказывает, что на твою подкорку записали неверный шифр в детстве.
– Знакомство ни к чему. Для чего это?
– Действительно, ни к чему. Мы ведь только спим вместе и проводим самые лучшие дни в нашей жизни вместе. Я прямой человек, ты знаешь, мне нечего скрывать и юлить я не умею. Как ты думаешь, что дальше? У нас есть будущее?
– Не знаю. Я не думала об этом. Как мы можем совместить наши жизни на полную ставку?
– Видимо, нужно подумать, потому как мне тебя мало.
– Как и мне тебя.
Прошла ещё неделя и ещё, прошёл месяц.
Она летала в Москву на работу, прилетая в Петербург даже посреди недели.
Мама сразу заметила: что-то дочь зачастила в Питер и вообще стала другой. В чём причина она поняла-мужчина. Но впервые в дочке стал проскакивать голос. И он резонировал с её мыслями.
В один из вечеров, когда Элина сидела, работала дома, она позвонила.
– Привет, как дела?
– Нормально всё, привет.
– Дочка, что случилось?
– В смысле?
– С тобой, что происходит?
– Ничего, всё хорошо. А что не так?
– Ты не звонишь, не приезжаешь, не поздравила с днём рождения двоюродную сестру, постоянно ездишь в Петербург.
– Вроде бы всё, как надо.
– Вот, видишь, ты мне дерзишь ещё.
– Мам, не надо разговаривать со мной как с маленькой, ладно?
– Ну вот опять. Успокойся, Элина.
– Да спокойна я, это ты мне позвонила, сейчас вечер, я работаю, а ты устраиваешь допрос.
– Ах, вот как, это допрос? Это волнение.
– Мам, слушай, ты кому угодно можешь доказывать, что это волнение, но я тебя прекрасно знаю, – тут Элина осеклась, и сгоряча продолжила, – ты всегда всё хочешь контролировать, кто, где, сколько и когда, да не дай бог тебе не скажут, не сообщат, или ещё чего не послушаются, всё – пиши пропало, все сразу плохие, неблагодарные и бессовестные. Я устала мам. Я взрослая. И если я не хочу звонить и говорить о событиях своей жизни, значит я точно уверена, что кроме осуждения ничего не дождусь.
Элина выдохнула, как будто из её груди наконец выпал огромный булыжник, мешающий ей дышать всю жизнь.
– Я поняла, спасибо тебе доченька, до свидания.
«Ну, конечно, конечно, обиделась теперь. И мне замаливать