её приближения. Поэтому вечером я отправился бродить по городу. Побывал я и в фехтовальном зале мьсье Анджело, и у боксёра, мьсье Джексона, и в клубе Брукса, и в кулуарах палаты общин – об оставлении нами Египта никто не знал. Однако это меня не успокоило. Почём знать? Может быть, милорд Хоксбери получил известие одновременно с нами. Милорд жил на Гарлейской улице, и там мы уговорились сойтись, чтобы подписать договор. Свидание было назначено в восемь часов вечера. Я заставил monsieur Ватто выпить перед отъездом два стакана бургундского. Я боялся, что, увидав его растерянное лицо и трясущиеся руки, английский министр заподозрит неладное.
Из посольства мы отбыли в карете в половине восьмого. Мьсье Ватто вошёл один, а затем извинился, будто забыл портфель, и снова вышел ко мне. Он был радостен, и щёки его горели румянцем. Мьсье Ватто сообщил, что всё идёт благополучно.
– Он ничего не знает! – шепнул monsieur Ватто. – О, если бы только полчаса продержаться!
– Дайте мне какой-нибудь знак, что договор подписан, – сказал я.
– Для чего?
– Потому что до тех пор, пока договор не будет подписан, ни один курьер не войдёт в дом министра. Я, Альфонс Лакур, даю вам слово.
Мьсье Ватто с чувством пожал мне руку.
– Видите ли, вон в том окне две свечи горят? Они стоят на столе подле окна. Когда договор будет подписан, я под каким-нибудь предлогом передвину одну из свечей, – сказал он и поспешил в дом.
Я остался один ожидать в карете. Вы понимаете теперь, мьсье, положение, в котором мы находились, – нам нужно было во что бы то ни стало обеспечить себе полчаса. Если это нам удастся, договор будет подписан.
Прошло несколько минут после ухода monsieur Ватто, как вдруг из Оксфордской улицы показалась карета и стала быстро приближаться к дому министра. Что, если в этой карете сидит курьер с депешей об оставлении Египта? Что мне делать?
Да, мьсье, в эту минуту я был готов на всё, я был готов даже убить курьера. Да, убить! Лучше я совершу преступление, чем дозволю расстроить начатое нами дело. Тысячи людей умирают, чтобы со славой закончить войну. Почему же не убить одного человека для того, чтобы добиться славного и почётного мира? Пускай меня хоть казнят за это! Я готов был пожертвовать собой ради отечества.
За поясом у меня торчал кривой турецкий кинжал. Я схватился за его рукоятку, но карета, к счастью, проехала мимо! Я немножко успокоился, но только немножко. Ведь могла подъехать и другая карета. Я понял, что мне нужно ко всему приготовиться. Прежде всего следовало устранить из этой компрометирующей истории посольство. Я велел кучеру отъехать вперёд, а сам нанял извозчичью карету. Извозчику я дал гинею, и он сразу понял, что тут будет дело совсем особое.
– Если вы будете исполнять все мои приказания, то получите другую гинею, – сказал я извозчику.
Извозчик был неуклюжий, вялый детина; он поглядел на меня сонными глазами и сказал без малейших следов удивления или любопытства:
– Слушаю, сэр.
– Если я сяду в вашу карету с другим