длины, а надо было всего-то 60 см. Так что я довольна, потому что теперь могу думать о голосе и больше ни о чем! Конечно, мне даже пытаться не стоит не думать о тебе, потому что ты всегда рядом со мной, всегда и везде. Дорогой, я так хочу тебя увидеть. Когда мне становится совсем невмоготу, я беру и перечитываю твои письма и ненадолго довольствуюсь этим.
Серафин очень доволен, и надеюсь, что будет доволен и на премьере, ведь, как он говорит, я должна сделать то, что никому другому не под силу. Я всегда должна быть лучше всех! Он меня очень любит, правда?
Любимый, я жду не дождусь воскресенья. Езжай в «Англо-Американо». Я думаю, мы отправляемся в одно и то же время. Но если ты приедешь раньше, подожди меня на вокзале, хорошо? Чао, мой милый, думай обо мне много-премного! Передай привет Пиа, Джанни[69] и твоей бедной маме.
Всегда твоя Мария.
Второе письмо, написанное в тот же день
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Рим, четверг, 18 ноября 1948 г.
Дорогой, я разучивала «Норму», вернувшись после первой репетиции с меццо-сопрано, и меня вдруг обуяла такая тоска, ты не можешь себе представить. До такой степени, что мне захотелось написать тебе, чтобы почувствовать себя чуть ближе и облегчить душу. Видишь ли, дорогой, я такая пессимистка, все причиняет мне такую боль и беспокоит меня, что мне кажется, за что бы я ни бралась, я все делаю плохо. Поэтому я начинаю злиться, отчаиваться, а иногда даже молю о смерти, которая освободит меня от постоянных мучений. Понимаешь, я хотела бы совершать гораздо большее во всем, что я делаю. То есть и в искусстве, и в моей любви к тебе. Когда я пою, мне хочется, чтобы мой голос всегда подчинялся моей воле, но, видимо, я слишком многого от него требую, ведь голосовой аппарат суров и не дает всего, что нужно. Я бы даже сказала, что он бунтует, не желая, чтобы им командовали или, скорее, повелевали. Он вечно пытается улизнуть, и я страдаю. Настолько, что, если так и дальше пойдет, получишь неврастеничку.
И в своей любви к тебе я страдаю, потому что не умею дать тебе большего! Мне хотелось бы, ну не знаю, предложить тебе нечто гораздо большее, но я понимаю, что это невозможно, потому что я всего лишь человеческое существо. Я страдаю от нашей разлуки, потому что не могу все разделить с тобой. Твои мысли, твои печали и радости, твои тревоги, не могу улыбнуться тебе, когда ты устал, посмеяться с тобой в минуты радости, угадать, о чем ты думаешь (а ведь это нам с тобой так просто), и еще столько-столько всего!
И потом я одна! У меня нет друзей, и мне никто не нужен. Ты знаешь, какой я мизантроп, и у меня есть на то все основания. Я живу только ради тебя и мамы – и я так далеко от вас обоих! Искусство, считают некоторые, дает мне все. Я же считаю, что оно не дает мне и сотой доли того, чего я желала бы. Публика аплодирует мне, но в глубине души я знаю, что способна на несравненно большее! Серафин говорит, что он в высшей степени доволен моей «Нормой», а вот я, к сожалению, отнюдь нет. Я уверена, что могу петь в сто раз лучше, но голос не слушается меня и не дает мне того, что я хочу!
Милый