на бурную деятельность Папаши. Тем более, что в городе никому не удавалось (что было странно) определить, на разведки каких держав трудится сей неутомимый паук, счастливый муж красавицы Доминики и отец шестерых толстых краснолицых детей.
Молодая служанка, открывшая дверь Григорию, знала пароль. Она выслушала условленную фразу, вежливо улыбнулась симпатичному оборванцу и впустила Григория в освещенную сальными свечами прихожую, где дежурили два головореза с концентрированными лицами. Головорезы ловко обыскали школяра и, не найдя оружия, молча подтолкнули к дверям зимней кухни. Ритуал принятия в доме Прота полезных гостей включал в себя сытный ужин. Григорий послушно прошел на кухню, где другая служанка налила ему миску густой юшки, щедрой рукой отрезала кусок буженины и наполнила до краев пивную кружку. Пиво оказалось намного гуще и вкуснее выпитого в трактире «Под кляштором».
– Поспи немного, – женщина указала на постель, разложенную под каменной аркой. – Пана Протазия сейчас нет, будет завтра после обеда.
– Я только письмо передам и возьму суккурс[22].
– Пока пан Протазий не скажет тебе своего слова, ничего не дадут. Да и не выпустят отсюда.
– Почему?
– Так принято.
– Это неправильно.
– Что «неправильно»?
– Что не выпускают.
– Помолчи лучше, здоровее будешь, – посоветовала служанка, знавшая, что не все гости Папаши покидают его крепость в целом виде.
Григорий дочиста опустошил тарелки, выпил пиво, осмотрел кухню: печи, кастрюли, рогачи, сковородки. Все это под задымленным сводом из дикого камня. Двери были толстыми, окованными железными полосами. На узких непрозрачных окнах укреплены массивные решетки. Настоящая крепость. Он решил, что спорить с местными – себе дороже. Еще в Пресбурге, когда решил подзаработать перевозкой тайной корреспонденции, Григория мучили недобрые предчувствия. Теперь они усилились.
«Коль уж позарился на легкий хлеб, то не гневи теперь пана Бога жалобами», – мысленно определил он, вытягиваясь в полный рост на застиранной тряпке.
– Тебя как окрестили? – спросила служанка.
– Во имя святителя Григория.
– Если есть деньги, Грыць, то можешь порадовать наших цорок[23]. Они у нас красивые, молодых немалженых любят.
– За сколько любят?
– Там договоришься. Вон те двери.
– Женщина прелюбодейная есть скудельный сосуд дьявольский, – громко провозгласил Григорий, перекрестился, задернул льняную занавеску, отделяющую спальную нишу от остальной кухни, и закрыл глаза.
– Нужник[24], а кем-то показаться хочет, – услышал он ворчание служанки. – Тьфу!
Григорий не обиделся на глупую бабу. Меньше всего его заботило, что думают о нем холопки Духнича. И что они думают вообще. Он ни на мгновение не сомневался, что вся совокупная мудрость