предназначенный для поглощения того, что мисс Демпси любит: эклсских слоек, ванильных пирожных, миниатюрных швейцарских рулетов, которые заворачивают в красную с серебром фольгу. У мисс Демпси есть привычка, аккуратно разгладив фольгу, сложить ее в полоску не толще карандаша, свернуть в колечко и надеть на безымянный палец. Она выставляет вперед руки – бескровные пальцы, слегка согнутые ранним артритом, – и любуется, над левой бровью застыла сосредоточенная вертикальная морщинка. Отводит руку и упирается ладонью о колено, потом снимает колечко и швыряет в огонь. Этому ритуалу она предается в одиночестве. Справа над верхней губой у мисс Демпси маленькая плоская бородавка, бледная, как ее рот. Мисс Демпси знает, что бородавку лучше не теребить, и все равно поминутно ее трогает. Она боится рака.
К тому времени как епископ влетел в гостиную, отец Ангуин успел справиться с похмельем и теперь сидел, натянув на лицо робкую улыбку.
– Ах, отец Ангуин, отец Ангуин, – промолвил епископ, пересекая комнату. Рукопожатие вышло почти искренним – епископская длань сдавила локоть хозяина, другая сжала его ладонь, однако за стеклами епископских очков отражалось недоверие, а голова раскачивалась из стороны в сторону, словно подстреленная игрушка в ярмарочном тире.
– Чаю?
– Не до чаю, – ответил епископ и встал, подбоченившись, на коврике перед камином. – Я приехал, чтобы говорить о единении всех здравомыслящих во Христе. Вижу, отец Ангуин, хлопот с вами не оберешься.
– Что, даже не присядете? – застенчиво спросил хозяин.
Слегка раскачиваясь на месте, епископ стиснул розовые ладошки и строго посмотрел на священника:
– Следующее десятилетие, отец Ангуин, станет десятилетием единения. Десятилетием мира и согласия. Десятилетием, когда христианское сообщество должно сплотиться и забыть старые распри.
В гостиную с подносом вошла Агнесса Демпси.
– Ну раз уж вы настаиваете, – сказал епископ.
Когда мисс Демпси вышла – не сразу, ее колени из-за сырости плохо гнулись, – священник спросил:
– Десятилетием, когда будет зарыт топор войны?
– Десятилетием примирения, десятилетием согласия и единомыслия.
– Ума не приложу, о чем вы толкуете, – сказал отец Ангуин.
– О духе экуменизма, – отвечал епископ, – и не говорите мне, что не ощущаете его дуновения! Что до вас не долетают молитвы миллионов христиан!
– То-то я гляжу, мне дует в шею.
– Я опережаю свое время? – вопросил епископ. – Или это вы, отец Ангуин, предпочитаете закрыть глаза и уши перед ветром перемен? Налейте мне чаю, не люблю перестоявший.
Священник подал гостю чай, тот аккуратно взял горячую чашку, сделал обжигающий глоток. Затем расставил ноги, заложил свободную руку за спину и тяжко вздохнул.
– Утомился, – заметил отец Ангуин тихо, но не про себя. – Устал от меня. Чай достаточно горячий? Не перестоял? Виски долить? – Священник повысил голос. –