предлагаю серьезно: большая дружба и на всю жизнь. На всю жизнь, ты понимаешь, что это значит?
Ванда пристально на него посмотрела, прошептала:
– Понимаю.
– Где твои родители?
– Они… уехали… в Польшу. Они – поляки.
– А ты?
– Я потерялась… на станции, еще малая была.
– Значит, у тебя нет родителей?
– Нет.
– Ну, так вот… я тебе могу быть… вместо отца. И я тебя не потеряю, будь покойна. Только имей в виду: я такой друг, что если нужно, так и выругаю. Человек я очень строгий. Такой строгий, иногда даже самому страшно. Ты не боишься? Смотреть я на тебя не буду, что ты красивая.
У Ванды вдруг покраснели глаза, она снова отвернулась, сказала очень тихо:
– Красивая! Вы еще не знаете, какая.
– Голубчик мой, во-первых, я все знаю, а во-вторых, и знать нечего. Чепуха там разная.
– Это вы нарочно так говорите, чтобы я осталась в колонии?
– А как же… Конечно, нарочно. Я не люблю говорить нечаянно, всегда нарочно говорю. И верно: хочу, чтобы ты осталась в колонии. Очень хочу. Прямо… ты себе представить не можешь.
Он вылез из-за стола и подошел к ней.
– А знаешь, что? Оставайся. Хорошо заживем. Вот увидишь.
Она подняла к нему внимательные, недоверчивые глаза, а он смотрел на нее сверху, и было видно, что он и в самом деле хочет, чтобы она осталась в колонии. Она показала рукой на диван рядом с собой.
– Вот садитесь, я вам что-то скажу.
Он молча сел.
– Знаете что?
– Возьми свою беретку.
– Знаете что?
– Ну?
– Я сама очень хотела в колонию. А меня тут… один знает… Он все расскажет.
Захаров положил руку на ее простоволосую голову, чуть-чуть провел рукой по волосам:
– Понимаю. Это, знаешь, пустяк. Пускай рассказывает.
Ванда со стоном вскрикнула:
– Нет!
Посмотрела на него с надеждой. Он улыбнулся, встряхнул головой:
– Ни за что не расскажет.
В кабинет ворвался Володя Бегунок, остолбенел перед ними, удивленно смутился:
– Алексей Степанович, Руднев спрашивает, не нужно ему новенькую девочку… тот… принимать?
– Не нужно. Клава примет. Пожалуйста: одна нога здесь, другая там, позови Клаву.
– Есть!
Володя выбежал из кабинета, а Ванда прилегла на боковине дивана и беззвучно заплакала. Захаров ей не мешал, походил по комнате, посмотрел на картины, снова присел к ней, взял ее мокрую руку:
– Поплакала немножко. Это ничего, больше плакать не нужно. Как зовут того колониста, который тебя знает?
– Рыжиков!
– Сегодняшний!
Влетел в комнату Володя, снова быстро и с любопытством взглянул на Ванду, что не мешало ему очень деловито сообщить:
– Клава идет! Сейчас идет!
– Ну, Володя! Вот у нас новая колонистка! Видишь, какая грустная? Ванда Стадницкая.
– Ванда Стадницкая? Вот здорово! Ванда Стадницкая?
– Чего ты?
– Да как же! А Ванька собирае