в усики в точности, как у Николая I.
– Усердствуй, – велел Граббе.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, – заверил цирюльник.
– Знаю я вас, мошенников, – ворчал Граббе.
– Вам бы только кровь пускать.
– Токмо их благородий пользуем, – лебезил цирюльник.
– Даже если покойники, то непременно чтобы офицеры.
– Какие еще покойники? – поморщился Граббе.
– Известное дело, дуэлянты.
– Цирюльник перекрестился.
– На войне не убьют, так здесь под пули лезут.
– Так ты что же, каналья, и покойников этой же бритвой? – гневно вскинул брови Граббе.
– Как можно, ваше превосходительство! – замахал руками перепуганный цирюльник.
– Для дуэлянтов особая статья. Их даже в церкви не отпевают, как самоубийц. Вот и брею, не глядя, шилом таким особым.
– Смотри у меня!
– Насчет бакенбардиков как прикажете – перьями пустить на античный манер или подвить?
– Подвей! Который уже раз тебе толкую.
– Не извольте беспокоиться.
Цирюльник пустил в дело особые щеточки, щипцы и припарки. Он знал свое дело, и Граббе каждый раз находил в своем облике все больше сходства с августейшим оригиналом. Но втайне Граббе наслаждался и своим превосходством. Глаза у него были особенные. Не столь значительные, как у государя, но такие цепкие, что от них не могли укрыться тайные замыслы неприятеля. И когда Граббе был военным агентом в Баварии, глаза его весьма послужили отечеству. Кроме того, они были чарующе синими и с таким особым блеском, что чужие жены падали из пылающих спален в его крепкие объятия. С годами во взгляде Граббе появилась тень недосказанности, затаенной обиды, но это лишь придавало ему веса в обществе.
– Силь вуп ле! – воскликнул цирюльник, завершая свои манипуляции нижайшим поклоном и поднося большое зеркало.
Граббе поглядел на свое отражение с разных позиций, притронулся кончиками пальцев к бакенбардам «а ля Николай» и царственно кивнул, отпуская цирюльника.
– Ступай.
Дом понемногу оживал, наполнялся суетой и детским гомоном. Дети ссорились, не успев проснуться. Постичь причины их недовольств Граббе не пытался, считая это не генеральским делом.
С улицы послышался цокот копыт. Граббе вспомнил свой полк и легко взбежал на бельведер, чтобы полюбоваться на лихих молодцов. Но вместо этого перед ним предстала печальная процессия.
Мимо дома ехали раненые кавалеристы, у некоторых к седлам были приторочены костыли. Следом тянулась вереница телег. Лошади шли медленно, бережно переступая через рытвины и ямы. Везли тяжелораненых.
Граббе отвернулся. Не потому, что вид несчастных мог его слишком опечалить. За свою бурную боевую жизнь он повидал всякое. Его смущало совсем другое. На Кавказе шла война. А он, храбрый генерал, полный сил и боевого опыта, влачил существование отставного ветерана.
Позавтракав,