превращать… А дальше – понимай как знаешь! То ли продадут кому, то ли…
Он рухнул лицом вниз, едва не перевернувшись через голову; острая боль прострелила поясницу. Коготь, сын ксиха, приложился сапогом по самому копчику! Сапог у него был мягким, шитым из хорошо дубленной шкуры, но ступня не уступала крепостью лошадиному копыту.
Стоя над поверженным Скифом, Коготь с минуту разглядывал его. От шинкаса попахивало немытым телом, пропотевшей кожей и конским навозом; ко все этим ароматам примешивался едкий запах пеки, местного хмельного напитка, который шинкасы потребляли в невероятных количествах.
Коготь прочистил горло, поиграл висевшей на шее серебряной цепью и внушительно произнес:
– Сену! Сену – не болтать, молчать! Твой, мутноглазая зюла, еще говорить, Коготь дух вышибать. Твой до арунтанов не доживать!
– Сам ты зюла, – прошипел Скиф, корчась от боли. – Зюла безносая, ксих недорезанный, хиссапья моча…
Новый удар, в почки, заставил его прикрыть рот. Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий – по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.
– Молчать! – прикрикнул Коготь, раздуваясь от злости. Его физиономия, почти безносая, с огромной выступающей челюстью, побагровела, сальные черные пряди разметались по плечам. Остальные шинкасы, развалившиеся сейчас на траве по другую сторону костра, почти ничем не отличались от этого неандертальца: были такими же темноглазыми, смуглыми, плосколицыми, с ноздрями, смотревшими не вниз, а вперед. Скиф, светловолосый и белокожий, казался им, очевидно, уродом, что подчеркивалось неоднократно и в самых крепких выражениях – и Полосатым Тха, бандитским капитаном, и его сержантами, Клыком, Когтем и Ходдом-Коршуном, и прочими воинами, включая распоследнюю шваль – Пискуна и Две Кучи.
Коготь ткнул пленника топорищем в ребра. Секира его весила килограммов пять и древко имела соответствующее – длиной в полтора метра, толщиной с лошадиную ногу, украшенное кольцами из серебра. Скиф уставился на нее с вожделением. Были б у него свободны руки… и если б он добрался до своей катаны и топора… или хоть до проволоки, зашитой в комбинезонную лямку…
Мечты, мечты! Ну, добрался бы, совладал с Когтем, самым крепким бойцом в отряде… Так ведь оставалось еще два десятка! Против них не выстоять… ни в одиночку, ни на пару с Джамалем… Разве что семь братцев-невольников помогут? Но с ними Скиф еще не успел свести близкого знакомства.
– Глядеть туда, мешок с дерьмом Хадар! – древко секиры