вздохов. Он видел фотографии, где она была снята до своей беременности им. Тогда она была гораздо толще и такая молоденькая, прямо девочка-подросток (если подсчитать, это именно так). Лицо тогда у нее было круглее, и не было этих морщин возле глаз и на лбу, улыбалась она так хорошо, широко улыбалась, только, может, чуть-чуть испуганно или опасливо – Джимми так до конца и не понял. Отец тысячу раз рассказывал ему, что он своим появлением на свет чуть не убил ее: у нее началось кровотечение, кровь все шла и шла, и доктора боялись, что она умрет. После этого, рассказывал отец, она вся высохла, и о других детях уже речи не было. Еще бы, кому охота такую муку да снова…
Мать положила руку ему на колено и сказала:
– Ну, как дела, Джи-Ай Джо?
Мать вечно придумывала ему разные прозвища, с ходу придумывала. Джимми порой даже понять не мог их смысла.
Он пожал плечами:
– Сама знаешь.
– Ты не поговорил с Дейвом.
– Ты, мам, вцепилась в меня и не отпускала.
Мать убрала руку с его колена и обхватила себя за плечи – темнело и становилось холодно.
– Я имела в виду – потом. Пока он еще не ушел.
– Я увижу его завтра в школе.
Мать выудила из кармана пачку «Кента», закурила и тут же выпустила дым.
– Не думаю, чтобы он завтра пошел в школу.
Джимми прикончил свою сосиску.
– Ну, не завтра, так через день-другой. Ведь так?
Мать кивнула и опять выпустила дым. Придерживая себя за локоть, она курила и глядела на окна Дейва.
– Как сегодня было в школе? – спросила она, но казалось, что ответ ей не очень нужен.
Джимми пожал плечами:
– Нормально.
– Я видела эту вашу учительницу. Хорошенькая.
Джимми промолчал.
– Даже очень хорошенькая, – повторила мать, сопроводив эти слова серой лентой дыма.
Джимми по-прежнему молчал. Он часто не знал, что сказать родителям. Мать вечно такая измученная, изможденная. Уставится на что-то, невидимое Джимми, курит одну сигарету за другой и никогда ничего не слышит с первого раза – Джимми приходится все ей повторять. Отец, тот обычно был злой и раздраженный, и даже когда он не злился и вроде бы был весел, Джимми знал, что в любую секунду он может опять превратиться в злобного алкоголика, способного дать затрещину Джимми за какое-нибудь слово, над которым только посмеялся бы полчаса назад. А еще он знал, что, как ни притворяйся, в нем самом тоже сидят и отец, и мать – материнская молчаливость и отцовские вспышки ярости.
Когда Джимми переставал думать о том, как хорошо быть парнем мисс Пауэлл, он начинал прикидывать, каково быть ее сыном.
Сейчас мать смотрела на него, держа сигарету возле уха, буравила пристальным взглядом маленьких глаз.
– Чего ты? – спросил он со смущенной улыбкой.
– У тебя чудная улыбка, Кассиус Клей.
И она улыбнулась ему в ответ.
– Да?
– Правда, правда! Вырастешь – будешь