на свете имеет свое объяснение. Ничто не происходит просто так. У всего есть своя причина. Своя логика. Может быть, мы ее просто не понимаем и не видим, как не видны нам корни деревьев. Поэтому-то какие-то явления или события и кажутся нам странными и даже безумными. Мы начинаем сердиться. На себя! На других! Как правило на других. А теперь я бы хотела посмотреть подвал. Андреас и Фабиен выходят в прихожую. Андреас берет ключи и открывает дверь на лестничную клетку. На улице продолжает темнеть, поэтому Андреасу пришлось включить свет: кнопку освещения найти нетрудно, она подмигивает желтым светлячком, дрожащим в сумерках. Лампы зажигаются, производя характерный звон, словно кто-то, один за другим, отламывает прозрачные ледяные сталактиты.
Андреас пропускает Фабиен вперед и говорит, что нужно идти по лестнице вниз, до самого конца. Она проходит мимо и обдает его жаром влажной кожи. Звуки шагов эхом отлетают от белых стен. На площадке этажом ниже устроен высокий стеллаж с обувью. На нем рядами выставлены городские туфли, горные ботинки, кроссовки и даже птичье гнездо. Откуда оно взялось? Чем ниже по лестнице, тем прохладнее становится. Фабиен поводит плечами, Андреас говорит, что теперь нужно повернуть налево, в коридор. Они минуют железную дверь, выкрашенную салатовой краской. Дверь находится в постоянно открытом состоянии. Если по ней постучать, то послышится глухой металлический звук. Литой металл толщиной в три четверти метра способен противостоять любому внешнему воздействию.
Раньше здесь был бункер гражданской обороны, говорит Андреас, поворачивая пластмассовый выключатель, покрытый легкими седыми нитями паутины. А теперь его разделили на сектора стенками из штакетника, и жильцы хранят здесь старые телевизоры, ящики с вином и сломанные кровати. Хлам, от которого давно следовало бы избавиться, вывезя на один из городских пунктов приема вторичного сырья. Но вы сами знаете… Руки не доходят. Мой отсек вон там, справа, у дальней стены. Ничего особенного, коробка из-под микроволновки, пара сумок с пустыми консервными банками. Фабиен говорит, что сюда она могла бы поставить старый мольберт и еще несколько деревянных рам. Несколько мгновений они молчат. Стоит тишина, плотная, непроницаемая, как на дне бесконечно глубокого колодца, иногда нарушаемая шорохом воды в пластиковых трубах. Андреас даже на расстоянии ощущает жар тела Фабиен. Внизу подо мной живет семья: отец – швейцарец, мать родом из Вьетнама, у них двое детей. Мать разговаривает с ними по-вьетнамски, отец на диалекте, между собой мать и отец разговаривают по-английски, дети между собой и со сверстниками на непонятной смеси всего, что только можно смешать. Если мы встречаемся в магазине, то со мной они говорят на французском. Я выгляжу французом?
Фабиен наклоняет голову к правому плечу. Нет! Один из сыновей, старший, играет на пианино. В распорядке сказано, что в доме нельзя выбивать ковры по воскресеньям,