люди, с этим вязким диалектом и постоянным галльским грассированием, ах, посмотрите, какие мы яркие потомки блестящих предков! У нас вот никто и никогда не ходит вокруг и около, тщательно избегая самого главного и заполняя пространство бессодержательной болтовней, на которую, даже несмотря на отсутствие в ней какого-либо содержания, уходит огромное количество времени. Эмили, конечно же, прекрасно знает, где сейчас находится Анна-Мари и что с ней происходит… Или произошло.
Интуиция опять подсказала Андреасу, что с Анной-Мари все в порядке, иначе Эмили не сидела бы у себя спокойно в саду и не угощала бы его жутким пойлом под названием бузинный сироп. Хозяйка дома, забитого антиквариатом на многие миллионы, не нашла десяти франков для того, чтобы угостить его хотя бы каким-нибудь химическим бутербродом с тунцом. Нет, нет, ну что вы, зачем тратить драгоценные деньги на какого-то проходимца, такого, как я, правда? Таким как я нужно, сидя с постным выражением на лице, лгать и рассказывать сказки про какого-то художника, который за каким-то хреном поехал в непонятно какую Россию. Что все это такое, если не самое настоящее унижение? С другой стороны, мог ли он рассчитывать на другое обращение? Всякий раз приходя к Эмили с Анной-Мари, Андреас оставался в тени, но от него ничего иного и не требовалось.
Иногда ее брат Оливье разогревал что-нибудь из ресторана, лазанью или бургер, и всякий раз на столе в обязательном порядке оказывался этот мерзкий бузинный сироп! Будучи за спиной у Анны-Мари, Андреасу не надо было готовиться к внезапному умному разговору, судорожно вспоминая, о чем Курт Фурглер беседовал с Рейганом и Горби в Женеве. И он мог бы уже тогда окончательно осознать, что к нему здесь относятся как к пустому месту. Мог бы! Андреас опять заглянул в салон – можно запускать кондиционер!
Когда Анна-Мари приходила к нему, мать на глазах превращаясь в совершенно чужого человека и вела себя с ними обоими подчеркнуто вежливо. Походка, голос, движения рук – все в ней приобретало неприятные черты чего-то постановочного, искусственного, словно она не говорила, но читала плохо выученный текст в пьесе, поставленной бездарным режиссером. Андреас не верил ни одному ее слову, а она рассказывала о том, как произошло у нее знакомство «с отцом моих детей», это случилось на «демонстрации против строительства новой атомной станции». Стоял холодный апрель, а этот «привлекательный молодой человек» одолжил ей, «ну прямо как Святой Мартин», половину своего полиэтиленового дождевика. В тот момент Андреаса насквозь пронзало ощущение настолько невыносимой фальши, что однажды он даже специально подавился «Шардоне», закашлялся начал громко стучать себя кулаком по груди.
И уже тогда он тоже мог бы догадаться, что маска чужого человека просто помогала матери не допускать Анну-Мари на дистанцию возникновения эмоциональной близости. Мог бы! Он мог бы честно сказать самому себе,