про учебу, про школу. Я сознаюсь, что не желаю домашнего обучения. Школа – последнее убежище, которое осталось. Пусть и с тюремной формой в виде отличительного галстука и пиджака с гербом учебного заведения.
Далее следует монолог о том, как мне нравится учиться.
– Строишь планы на будущее?
Она не спрашивает, какие именно; всего-то нужно «да» или «нет».
– Конечно. – Враки. Строить планы – слишком самонадеянно.
Я собирался уйти из группы. Мы и не делали особо ни хрена, почти не репетировали, только красовались и лакали пиво. Конечно, я никогда не собирался играть профессионально, но тратить время впустую скучно. Так что я хотел уйти… И что из этого вышло? Я смотрю в окно, из которого не видно разрушений масштаба качественного летнего блокбастера, она прослеживает направление моего взгляда.
– Понимаю, что в наше время сложно размышлять о будущем.
Она говорит о том, что в истории было немало тяжелых периодов, когда казалось, что никогда ничто не станет прежним, а исход наступает человечеству на пятки.
Я киваю. У меня выпускной класс впереди. Я решительно настроен получать лучшие отметки и быть прилежным учеником. Я никому не говорил, но в последнее время в наушниках особенно настойчиво звучит Time is Running Out.
Продолжение пролога о том, что никто не должен страдать в одиночестве
I'll describe the way I feel:
Weeping wounds that never heal.
Can the savior be for real,
Or are you just my seventh seal?
«Special K», Placebo
Это Пенелопа. Ее голова слегка повернута в сторону, будто она не может оторвать глаз от чего-то ценного. И потом смотрит на нас, сквозь нас с таким растерянным видом. Не дай бог кому-то так влипнуть. Представляю: сваливают на твою голову двух незнакомых человек. И вроде как ты за них несешь ответственность. А что с ними поделаешь? Они же дети. Ну и чем больше дети, тем больше ответственность. А мне уже семнадцать.
Дело в том, что нас с братишкой спихнули в какую-то дыру посреди Ирландии. Это папа так решил. Постановил, что в другой стране нам с братом будет безопаснее. Это после того, как я попал в перестрелку. Правда, оттуда я вышел без единой царапинки: прятался за брошенной машиной. Я не очень хорошо это помню – наверное, из-за шока. Но перепугался как следует. Один из папиных ребят вытащил меня оттуда. На мне ни царапины, а ему плечо продырявили. Я потом два дня есть не мог. Конечно, он выжил, даже на больничный не пошел, но это все формальности. Из-за меня мог погибнуть человек. А мне хоть бы что.
Поэтому теперь мы застряли в этой дыре посреди Ирландии.
И потом еще Пенелопа…
У нее такой вид, будто в этом жилище есть потайная комната, за которую ей заранее стыдно.
И Пенелопа вся такая…
У нее свежее лицо. В смысле не какое-нибудь пластиковое, как у милашек из телека – с дутыми губками, ресничками, как паучьи лапки, – а добропорядочное молодое женское лицо. Она не может быть намного старше меня, то есть значительно младше дяди Пита, и я удивляюсь: что их вообще связывает? Я не заметил колец.
Дядя Пит вообще заслуживает отдельной главы.