два начала живут во мне.
В своих пристрастиях я свободен,
И при людях, и наедине:
Могу отдать последние деньги,
Чтобы купить антикварный стол.
И хотя его в доме поставить негде,
Я буду рад, что его приобрел.
И некую гордость в душе изведав,
Я рассажу за столом друзей…
А завтра его подарю соседу
На радость жене своей.
И все потому, что я очень молод.
Мне нравится так неожиданно жить,
Чтобы всегда у тебя был повод
Оценить молодую прыть.
А старомодность моя в одном лишь, —
Я вновь тебе признаюсь в любви…
И верю – ты только это и вспомнишь,
Когда оборву я причуды свои.
Стена плача
Почетный гость из северной столицы
Читал псалмы у горестной Стены…
Он рад бы на иврите помолиться,
Да не были слова припасены.
Потом записку в щель вложил он робко,
А что за просьба в ней —
Для всех секрет…
И вдруг Стена ответила негромко —
«Но у меня, простите, столько нет…»
«Холмы в снегу…»
Холмы в снегу…
И город в снегопаде.
Иерусалим притих и побелел.
И столько снега навалило за́ день,
Что все мы оказались не у дел.
Не выйти, не проехать – мир в сугробах.
Мы переждем ненастье как-нибудь.
Но даже телик был в прогнозах робок,
Боясь хорошей вестью обмануть.
И только утром снег угомонился.
И тут же начал таять на глазах.
Сугроб вдали, как лодка возле пирса,
Спустился вниз на белых парусах.
Покаянье
В то прохладное утро расстался я с Тверью
И помчался в Москву по пустому шоссе.
И неслись вслед за мной золотые деревья
В первозданной своей невозможной красе.
Вдруг увидел я лик Николая Второго.
Он печально смотрел в свою горькую даль.
И успел я прочесть три взволнованных слова:
«Прости нас, Государь!»
Я не знаю, кто этот портрет там поставил.
И кто так постарался, чтоб розы цвели…
Может быть, это сделал какой-нибудь старец
Или жрец старины из любимой Твери.
И на миг опрокинулось в прошлое сердце.
И предстала воочию страшная ночь:
Государь Император, упавший в бессмертье…
И семья, не успевшая страх превозмочь.
Но меня поразила та встреча с Россией,
Позабытой, ушедшей в забвенье свое.
И слова, что прочел я, как будто просили
Снять вину с невиновных потомков ее.
Я летел по знакомой московской дороге.
Осень тихо стелила осеннюю хмарь.
И шептал я простые и горькие строки:
«Простите нас, Государь…»
И душа опустилась печально в былое.
И вошла в мое сердце чужая вина.
Император, убитый своею страною…
И