свою тачку, как будто не видел знака: cimitero. Да еще в Пальмовое воскресенье, когда у людей праздник. Ты видел знак?
Маркус попытался примирительно улыбнуться, но у него почему-то свело лоб и щеки. Порывшись в карманах, он достал бумажник и, вынув из него двадцатку, протянул ее полицейскому:
– Возьмите, офицер, а я отгоню машину к мотелю. Квитанция мне не нужна.
– Это что? После праздников приедете в участок и оплатите штраф. – Парень посмотрел на деньги и насупился, глина подсыхала прямо на глазах. – Я хочу видеть ваши права.
– Права-то здесь при чем? – удивился Маркус. – Я просто поставил машину не там, где полагается. Это ведь мелкое нарушение, верно?
Сержант смотрел в сторону, синие глаза поблекли и затянулись птичьей пленкой. Парень из той породы, что любую попытку сопротивления принимает как личный вызов, подумал Маркус, протягивая права, я все делаю ему назло, приехал ему назло, пью вино, чтобы ему досадить, паркуюсь у кладбища из отвращения к нему и не поднимаю глаз из ненависти. Что ж, все идет по плану. Теперь мы пойдем в участок, и я наконец поговорю с комиссаром.
– Ключи тоже, – заявил сержант, протянув руку ладонью вверх. – Я сам отгоню машину на паркинг возле здания полиции, а вы пойдете пешком.
Маркус вернулся в закусочную и расплатился. Допивать он не стал – сквозь невидимую прореху в полосатом тенте на скатерть летели быстрые капли, в винном бокале стояла розовая дождевая вода. Подавальщик сочувственно покивал и посоветовал не медлить и отправляться прямо в polizia, пока у сержанта не кончилось дежурство. Здесь редко бывают иностранцы, вот Джузеппино и куражится, сказал мальчишка, но говорят, к нам скоро проведут автостраду и начнется совсем другая жизнь.
Другая жизнь, думал Маркус, стоя на площади и чувствуя, как вода понемногу заполняет его мокасины. Что этот пацан называет другой жизнью – подземные гаражи, коннектикутского жареного цыпленка, ржавое концептуальное железо в городском сквере? Будь у меня деньги, хоть какие-нибудь деньги, я бы связал свои рубашки в узел и перебрался сюда на веки вечные. Пока тут не настала другая жизнь.
Участок оказался приземистым зданием с двумя зарешеченными окнами и свежевыкрашенным деревянным крыльцом. На крыльце стоял высокий, наголо бритый старик в длинном шафрановом одеянии, похожий не то на монаха-бхикшу, не то на дорожного рабочего. С сержантом он не поздоровался, а на Маркуса уставился с любопытством. Вид у старика был довольно потрепанный – похоже, его продержали в участке до утра, и только теперь выставили на улицу. Пахло от него вчерашней выпивкой и дегтем, а шафрановые одежды оказались рыжим плащом, кое-где перемазанным белой краской.
Стоило Маркусу войти в служебное помещение с конторкой, как дождь внезапно кончился, и света сразу стало так много, что он разглядел струйку древесной пыли, взлетевшую из-под его подошвы. Он пригладил волосы, подошел к дежурному, объяснил свою incomprensione и получил указание сесть и подождать.
Дверь в кабинет начальника была закрыта,