полдюжины полосатых поросят. Они с визгом крутились возле убитой матери, тыкались в нее розовыми пятачками, один, самый крупный, возбужденно дергал разбухший сосок.
– Так то матка с детьми! – обескураженно сказал младший, глядя на суету поросят. – Что ж с ними теперь?
– Ничего, зарежем, – спокойно ответил старший, доставая из-за голенища длинный и узкий нож.
– Но…
– Брось! Сами, без матери, все одно не проживут. Сожрут нынче же ночью. Зачем зверью оставлять? У нас кухарка знатно молочных поросят готовит. Да и твоя тетка не откажется… Давай заходи вон с того края…
– Уж ты сам. – Младший малодушно отвернулся, явно борясь с желанием зажать уши, чтобы не слышать предсмертного поросячьего визга.
– Ну вот и все. Один, кажется, убежал, ну и пес с ним… А ты кочевряжился… Теперь надо Игнатия с подводой позвать. Давай я тут останусь, а ты иди… Только флягу свою здесь оставь. Не то я тебя до морковкиных заговин ждать буду…
– Пешку пошлем. Она приведет. – Младший охотник поманил к себе старую, с сединой на морде, гончую. Две другие собаки – лохматые лайки-полукровки с треугольными ушами – возбужденно кружились вокруг убитых зверей, лизали свежую кровь. – Иди, Пешка, иди. Туда!
Хозяин махнул рукой, псина проследила за направлением его взгляда, для верности понюхала землю, прошла пару шагов, уткнувшись носом в только начинающие опадать листья. Вернулась, уселась, перекосив зад, подняла к хозяину узкую морду.
– Где Игнатий? Веди сюда!
– Неужто понимает?
– А то! – с гордостью за собаку ухмыльнулся охотник. – Пешка вообще как человек. Даже лучше, потому что не предаст никогда и не забудет. Только вот сказать не может… Пошла, Пешка, пошла!
Псина опустила голову к земле и неторопливо потрусила прочь. Ее хозяин достал из сумки плоскую металлическую фляжку и изрядно приложился к ней.
– Хочешь? – спросил он напарника. – Нервы расслабить, милое дело…
– Да я как-то и не напрягался вовсе, – усмехнулся второй охотник.
– Ну как знаешь. – Первый отхлебнул еще раз. – Хор-роша, стерва! Аж до кишок пробирает… – Он вытер рукавом сперва губы, а потом глаза и пожаловался: – А у меня, знаешь, последнее время нервы совсем ни к черту стали…
– Это отчего ж? – равнодушно спросил приятель, перезаряжавший ружье.
– Да батюшка намедни приболел чего-то. Я как-то и внимания не взял. Ну поболел, поболел, дальше пошел. Чего ему? Бочонок пятиведерный на плече несет как перышко, а я и поднять-то не могу… Да и мужик он еще в самой силе. Какие годы? А тут после всего – отец-то уж с постели встал и по делам в Ишим уехал – приходит ко мне сестра, в лице ни кровиночки, и огорошила новостью: доктор, мол, сказал, что батюшке жить осталось всего ничего, какой-то там сосуд в нем надорвался. И следующий, мол, приступ его как раз в могилу и сгонит…
– Да… Дела… – неопределенно отозвался второй охотник, однако ружье в сторону отставил и внимательно на приятеля поглядел. – И что ж ты?
– А