Вера, – заговорила Софи, осторожно присаживаясь на обитый желтым шелком диванчик с гнутыми, словно рахитичными, ножками, – мне очень срочно нужно увидеть одного человека, но я не знаю, как это сделать. Да и адреса его не помню.
– А в чем причина-то? – В обычно ровном, невыразительном голосе Веры явно послышалось любопытство. – По деловому вопросу увидеть или по сердечному?
– По сердечному, – слегка покраснев, призналась Софи и отметила про себя, что Вера выражается не совсем обычно для слуг.
«Может, и правда сумеет помочь? – колыхнулась надежда. – Она же взрослая уже девушка. И кажется, грамотная».
Услужливая память подсказала картинку: в имении, о прошлом годе, теплым летним вечером Вера читает вслух папенькину газету собравшимся в людской слугам. Ветер колышет полотняные, вышитые петухами занавески, пахнет сливовым вареньем, и белые бабочки, похожие на растолстевших балерин, летят в распахнутое окно на свет керосиновой лампы.
– Но что-то вам, барышня, известно про него?
– Известно, – согласилась Софи и, может, впервые в жизни внимательно оглядела Веру.
Веру она видела каждый день по многу раз, но ничего удивительного в первичности ее интереса не наблюдалось. Софи вообще склонна была замечать людей и предметы и думать о них только тогда, когда они были ей нужны. Вот диван. Он стоит у них в гардеробной столько, сколько Софи себя помнит. В случае надобности на него можно сесть. Но кто же специально думает о диване? Так же и слуги. Они готовят, моют, прибирают в комнатах и помогают одеться. Все это совершенно не может служить предметом для размышлений. Правда, Оля Камышева говорила, что передовой человек должен неустанно размышлять о судьбе трудового народа, к которому относятся не только крестьяне и фабричные рабочие, но и слуги. В устах Оли все это звучало весьма убедительно, но вместе с тем Софи полагала, что если бы у Оли появился хотя бы один стоящий поклонник, она, скорее всего, изменила бы систему своих приоритетов.
Вера жила у них, пожалуй, уже года три-четыре. Или больше? Года два назад с ней случилась, кажется, какая-то история. Матушка перешептывалась по этому поводу с подругами и гувернанткой, ходила разговаривать к папеньке в кабинет. Что-то там такое касательно Веры решали. Софи не помнила. При всей своей энергичности она была на удивление нелюбопытна к тому, что не имело к ней отношения. Ровно до этой минуты Верина жизнь не интересовала ее совершенно. Теперь все изменилось, и острые глаза Софи придирчиво оглядывали девушку.
Если бы не замкнутое, пожалуй даже угрюмое, выражение лица, Веру можно было бы назвать настоящей русской красавицей. У нее была толстая, блестящая коса цвета только что опавших каштанов, резко очерченные брови, безукоризненно прямой нос и сочные, яркие, будто вымазанные помадой губы. При всем этом большие, орехового цвета, без блеска, глаза ее не освещали, как должно, а скорее затемняли красивое лицо, делали его менее значительным и в чем-то даже неприятным. В тускловатых Вериных глазах что-то такое, пожалуй, таилось, но тайну