во мне, шевелится во мне.
И целый мир к нему благоволит
земной и тот, что существует под,
где лечит души страждущих Аид
и отпускает в черный небосвод.
Тьма ускользает из-под пальцев, но
я остаюсь вне времени опять,
своей незримой жизни полотно
делить с тобой и олицетворять.
Волокна света заменили ту
привычную для зренья темноту.
и стражи снов покинули постели.
С небес горящих шепчут облака
лишь об одном: смерть – фикция, пока
два сердца бьются в неделимом теле.
Но неизбежной все же быть беде.
Мы выйдем за пределы комнат, где
начнет вращенье мира центрифуга
в очередной, но не в последний раз.
Она бесстрастно перемолет нас,
успевших за ночь прорасти друг в друга.
И вдруг вернутся на круги своя:
блудница-ночь, обнявшая меня,
ее минут подробности, детали;
слова, в которых боль и колдовство,
для душ, годами ищущих родство.
Как будто мы еще не умирали.
«Вновь снег, возникший из небытия…»
Вновь снег, возникший из небытия,
собою укрывает пыль эпохи.
Под плотным слоем делает земля,
подобно людям, выдохи и вдохи.
Бледнеет солнца огненный неон.
В безмолвие отчетливее слышен
качающийся маятник. А он,
должно быть, кем-то управляем свыше.
А тот, кто свыше наложил бинты
на лица, руки – на ожоги неба,
и нарушая клятву немоты
заговорил, опровергая небыль,
о том, что пуст спасения ковчег,
давно потух агонии огонь и
настало время лечь в холодный снег
и обрести покой в его ладони.
«Лед тронулся. Но все еще зима…»
Лед тронулся. Но все еще зима
телам и душам не дает оттаять.
Смотай в клубок распутанную память,
сходя с подножки.
Только не с ума.
Давно сорвало время-палантин
и унесло. Но жили, не стихали
гудки страны, сигналы. Ты один
вернулся к ней в придачу со стихами.
Всю боль разлуки вынесла душа,
и сберегая и превозмогая.
Теперь иди нисколько не спеша,
минуй депо под грохоты трамвая.
Пусть бродит взгляд среди знакомых мест,
где обновилось что-то, постарело.
Пятиэтажный дом, второй подъезд,
второй этаж и поворот налево.
«Минутой позже – небо в парандже…»
Минутой позже – небо в парандже,
и нас впитали, поглотили жар вы,
густые ткани ночи. Мы уже
сложили крылья, отрастили жабры.
Поймали солнца равнодушный жест,
что не укажет, из кого мы родом,
и отдалились ото всех блаженств,
из-за которых медлили с уходом.
Земная жизнь болезненно-нежна.
О, разреши ее запомнить нежной,
покуда ночь, что выцвести