затем взрослым киномехаником. Мы несколько раз сменили кружки. Смеркалось, я пялил глаза на часы, мне очень пора было встать и пойти на пристань, но я не чувствовал достаточно силы для ходьбы. Я оставался, чтобы чуть-чуть отдохнуть: ещё шесть, ещё пять минут… в парке имени пива и отдыха.
Его слова стали странно стыковаться – к примеру «складской восторг». Между словами тут что-то двигалось, быть может, качались половинки ворот. Я перестал слушать и сказал, что если он ещё раз встрянет между мной и самой красивой, самой верной и самой юной женщиной в мире, которая меня ждёт, я… Сказав это, я поднялся во весь рост.
Он зыбко удалился. А я нашёл туалет, но там собрались какие-то страшные люди, и бубнёж их голосов вываливался из дверного проёма чередой чёрных прыгающих мешков.
Я отпрянул. Впереди стоял тёмный куст. Куст шевелился разными видами движения: он вздрагивал, томно потягивался (лохмотьями ветвей), приседал, как женщина. И по ту сторону куста лежала женщина в лёгком белом платьице.
Она лежит, раскинув руки и ноги. Мелко мерцает там-сям, словно подмигивает мне из своего обморока – бусами, часиками, колечком, пуговками, серёжками. Юбка на ней задрана, чего я сразу не хотел замечать, но ветер совсем открыл её голый, оглаженный вселенским взором стан. Я падал на неё взором, как падал бы с балкона. Я не мог оторваться от этой гладко-изгибистой архитектуры и от вертикальной улыбки женской плоти. Тут она сказала «ой», одёрнула подол, медленно настроила на меня глаза.
– Это ты со мной сейчас был? …Нет? Значит, я видела сон, – поднялась, огладила платье, посмотрела на туфли, сморщилась. – Голова болит. Милый, – обратилась она ко мне, – подержи!
Протянула сумочку, невесть откуда взявшуюся, присела за другой куст и вскоре вернулась. Может быть, алкоголь наполнил мои глаза влюблённостью, но, кажется, она сама была красива и нежна обликом.
– У тебя остались деньги? Давай ещё посидим, только не в пивной, тут рядом другое заведение, там вино в бочках.
Её слова подпрыгнули во мне. «В бочках» вздулось и лопнуло искрами и брызгами. Я вынул из брючного кармана сгибыш денег и отдал ей в знак доверия и прочего. (Или как предоплату за телесную любовь?)
– Бочки… они, как женщины, щелястые. Но вино дадут, если заплатишь, хм?
– Ты спишь за деньги? – вдруг спросил я о том, о чём хотел спросить.
– Сама не знаю… зачем и за что, и за сколько. Зачем живу – тоже не знаю. Просто так.
Фраза «просто так» приняла вид ребенка, стоящего на лестнице и смотрящего куда-то вниз.
В парке совсем темно. Кроны деревьев утонули в небе и стали с ним заодно; там гуляло что-то темное, вольное и тревожное. В нижней тьме на нескольких лучах повис ресторан с круглым теменем. Так могла бы сиять простреленная десятком пуль голова безумца.
Мы вошли внутрь и заняли столик, возле которого кого-то стошнило розовой кашей. Она грубо велела убрать, и тут же убрали. Для этих мест она