.

он приглашает нарушить собственные пределы-означающие, открыться, разоблачиться до своей подлинности вместе с ним. Можно сказать, что голос и есть разоблачение, возвращение к неназванности:

      блаженны вы, когда забудете имена, когда выйдете из имён и сами окажетесь тем тавром, которое несёте подобным себе, ибо велика ваша радость: вы вернулись сюда

      Долар начинает «Голос и ничего больше» с известной цитаты Плутарха о голодном спартанце и соловье. Ощипав птицу перед приготовлением в пищу, человек грустно восклицает: «Ты всего лишь голос и ничего более». А так пишет Могилева в стихотворении, во фрагменте которого представлено размышление о поэте и его занятии:

      что ещё мы хотим узнать об «авторе»

      <…>

      даже если его нет

      даже если он – только голос

      даже если он – голос

      Голос раздается из самой сокровенной области, из внутренней пустоты, которую означивает тире, не заполняя ее, но в ней резонируя. Голос превосходит субъекта говорения, подобно разрывающему снаряду, обнажая его реальную самость, неискоренимую материальность. И поэтому он никому и ничему не принадлежит: он проистекает из неопределенного, структурно скрытого пространства и не может соответствовать своему зримому носителю. Этот тезис, вероятно, покажется туманным, но его можно отнести к банальному повседневному опыту: всегда есть какое-то совершенное несоответствие во взаимосвязи между эфемерностью звука и стабильной видимости его источника. Это несоответствие инвертированно9