практически даром, и как красиво, – и ведь же бриллианты, не просто прожрать-пропить, а вещь! Драгоценность! Так что она купила ожерелье и еще два кулона, если всё вместе надеть – вообще супер.
А старикам купила окорок воронежский.
И вот, значит, везла им такой гостинец.
Она поправила свои бриллианты на груди, спрятанные под платком. Как объяснить маме с папой? Выиграла в лотерею? Завела себе крутого мэна? Или устроилась в банк помощницей председателя правления? Лотерея – глупо, насчет банка – а где дальнейшая зарплата, так что лучше крутой мэн. Всегда можно сказать, что он ее подло кинул. И заплакать, и мама будет долго жалеть, а папа будет выходить на крыльцо посмолить папироску, а потом целовать ее в затылок, дыша табаком, как было уже много-много-много раз, и Тамара затылком почувствовала мурашки от приближения чего-то непонятного, и через полсекунды удар, она мешком лежит на деревянной скамье, а какие-то гады – двое мужиков – потрошат ее сумку, разматывают платок на ее шее и срывают с нее бриллианты.
Один мужик вытащил окорок, понюхал. Дал понюхать напарнику.
– Ло кошер, – сказал тот брезгливо.
– Еврей, что ли? – удивилась Тамара, потому что мужики были негры.
Высокие, красивые, худощавые, в растаманах и пирсингах, в узких драповых пальто и красных шерстяных шарфах.
– Nous sommes de la Martinique , – объяснил бандит, пряча бриллианты во внутренний карман пальто и швыряя окорок Тамаре. – Ce n’est pas un crime, c’est le ressentiment racial![8]
Поезд остановился. Они прыгнули в тамбур и исчезли.
На следующей остановке Тамара вышла, села на скамейку у ограды, рядом с заколоченной будкой. Это был крохотный полустанок, на полпути между городом, где она жила, и деревней, где жили папа с мамой. Ни кассы, ни расписания.
Ей было стыдно ехать к родителям без бриллиантов. Потом вспомнила, что старики про бриллианты ничего не знают. Через полчаса показалась электричка. Но не остановилась.
Тамара проголодалась.
Открыла сумку, достала окорок. Но эти гады взяли всё, даже косметичку, где была пилочка для ногтей.
Тамара попыталась откусить кусочек. И вдруг ощутила во рту короткий хруст и тухло-кисловатый вкус. Зуб под коронкой сломался. Передний.
– Нет, нет, нет! Зуб передний под коронкой – это уже слишком! – сказал Господь Бог, милосердный и попечительный.
Тамара вытащила застрявший между зубами кусочек дотверда запекшейся свинины. Откусила мягкое. Стала жевать и сочинять ответное письмо сестре в столицу.
«Ma chére sœur, je te hais, chatte sale…»[9] – нет, словарного запаса не хватает, лучше по-русски…
Умчались гламурные годы
Пора поделиться гламуром. А то все кругом обсуждают, как быстро и при этом изящно откупорить бутылку вина розе, как будто мы, наше поколение, к этому никакого отношения не имеем. Розе – что-то слышится родное. Наверное, это вроде «Рожеве міцне», как же, как же, пивали!
Так