нет, чем да. В конце концов, министр прав: я никогда не была слишком близка к отцу и страха перед предстоящим зрелищем не испытывала. К тому же суеверие мной упорно порицалось, отчего опасение опознать труп отца ночью казалось как минимум безрассудным.
Нет, страшило другое. Но об этом я смогу подумать после, когда останусь одна, потому как взгляд Николая Георгиевича не упускал ни единой мелочи, зорко отмечая каждое, даже мимолетное, движение.
Я кивнула в знак согласия, осторожно спросив:
– Вы позволите перед отъездом обратиться в лазарет? Я с детства страдаю головокружениями, пилюли выдают дважды в день. Если пропустить прием, может стать хуже…
– О болезни госпожа Полякова упомянула. – Маркиз недовольно поджал губы. – Месячный запас лекарства уже у меня, выдавать его буду сам по причине…
Он не договорил, но я и так все поняла. Видимо, боялся, как бы я не отравилась вслед за отцом. Значит, все еще хуже, чем предполагалось поначалу. Покорно склонив голову, я встала с кровати, аккуратно расправив после себя складки на старом коричневом покрывале, и, проследовав к шкафу, сняла с вешалки темно-синий плащ.
Огонь распознала тут же, почти мгновенно. И обернулась так резко, что едва не налетела на маркиза.
– Позволите? – Левшин стоял слишком близко, из-за чего я ощущала на его коже едва различимый запах дорогого парфюма, наверняка привезенного из Франкии, где мастерство создавать драгоценные ароматы было возведено в рамки искусства.
Я подняла глаза на Николая Георгиевича… тут же отшатнувшись от гневной гримасы, исказившей его лицо. Видимо, помогать дочери изменника ему было не просто неприятно, но воспринималось сродни чему-то мерзкому. Только воспитание в высоких родах передавалось с самой кровью, и отказаться от него было бы противоестественно.
А ведь в салонах шептались, что род Левшиных брал свое начало со Смутных времен, и потому кровь в его жилах более чистая, чем императорская… Мысли, конечно, запретные, преступные, и наказание за них по-настоящему жестокое…
Господи, если бы я только могла воспользоваться хотя бы крупицей дара, жившего когда-то в матери!
Но в глазах министра не нашлось ничего, кроме ярости, и спустя мгновение я сдалась. Снова отвела взгляд, протянув на ладонях тонкий плащ, чудесно подходящий для поздней весны, что никак не желала в этом году уходить из Хвойного.
Маркиз уверенно забрал у меня накидку, не коснувшись при этом даже на мгновение, и теперь терпеливо ожидал, пока я повернусь к нему спиной. Сердце забилось так гулко, что я невольно вздрогнула: неужели он тоже слышит его?
Но Николай Георгиевич был крайне собран, лишь позволив себе короткое:
– Ну же, госпожа Ершова, нам стоит поторопиться!
Спорить было глупо. Плащ набросили на плечи одним скорым движением, после чего Левшин резко толкнул дверь.
– И да, Ольга Савельевна… – Он коснулся теплыми ладонями моей головы, и время на миг остановилось. Голоса кругом стали тише, а пространство