аллея была пуста. Я оглянулся на барак, и там, где только что плакал жалкий представитель удачливого племени, сидела растрепанная столетняя ворона и долбила клювом землю, выбирая из скудной песчаной почвы какие-то полуразложившиеся остатки.
Выслушав неудовольствие жены по поводу исчезнувшей дефицитной на селе посуды и небольших, но все-таки денег, я, теперь уже деревенским порядком, пошел по другому, но тоже верному адресу.
– У Косачевой Клавдии молоко – ну прям как дыня! Сахар, да и только! – расхваливала теща, вспомнив еще одну молочницу.
– Ну, раз как дыня, тогда что ж… Тогда пойду к Клавдии, – согласился я с доводами знающего человека.
На деревенской улице надо было здоровкаться со встречным народом. Именно «здоровкаться». – «Здорово! Как живешь? Как выходит?» – «Здорово, здорово! Выходит хорошо. Вот входит плохо». – Ну и так далее.
Солнце уже полезло в гору и стало заметно припекать. Я расстегнул куртку. Люди шли по своим колхозно-совхозным делам, и мне «здоровкаться» приходилось то и дело. Молодые недоуменно на меня поглядывали, а пожилые вежливо здравствовались, одобрительно провожая взглядом. «К кому же приехал такой уважительный и хороший человек?»
Клавдия в загородке из тонких жердин доила корову. Чтобы не отвлекать хозяйку разговорами, я остановился, из-под далека наблюдая за ее действиями.
Молоко серебряными струнами резонировало в жестяном ведре, пело о травяном лете, о жарком полдне с гудящим тяжелым шмелем, который, ввинчиваясь в знойное марево, рвет его, открывая доступ нагретому воздуху, о первом покосе и ливне в конце дня, когда распаренное сено издает удивительный запах настоя, говорящего о целебной силе земли.
Клавдия, еще вполне не старая женщина лет шестидесяти, молодо привстала с корточек, поправила платок на голове и, легко подхватив оцинкованное ведро, налитое почти, что всклень белопенным парным молоком, почувствовала на себе мой взгляд, оглянулась.
– Здравствуйте, Клавдия Ивановна! – назвал я первопопавшее нам ум отчество, чтобы не быть невежливым.
– Не Ивановна, а Николаевна! – она коротко взглянула на меня, сразу определив, кто я и зачем пришел.
– А я слышала, Ликсеич говорил, что к нему дочь на догляд приехала. Ты ему кто же будешь? Зять, что ли?
– Зять, который любит взять! – пошутил я не к месту.
– Не скажи. Он вроде тебя хвалил. Пойдем в избу, я тебе парного налью, утреннего.
Изба у Клавдии Николаевны маленькая, чистенькая. Подзоры на иконах кружевные, наверное, еще прошлых, молодых времен. Половички один к одному, цветными дорожками устелили крашеный не коричневой, как обычно, а голубой краской пол.
– На-ка, попей! – она подала мне только что нацеженную большую алюминиевую кружку молока. Отказываться было бесполезно, да и обидеть можно, и я с удовольствием выпил теплое, еще пахнущее коровьим дыханием молоко. Банка была тоже налита по самую крышку. Клавдия Николаевна подождала немного,