неистово жарил мои ноги! Невыносимо! Я не могла извиваться, потому что была накрепко привязана к столбу. Я чувствовала запах горящей плоти, моей плоти. А потом мой слух пронзил жуткий рев. Я не знала, кто может так переживать за меня, и исторгать такие нечеловеческие вопли, пока не сообразила, что это кричу я сама!
И кричала до тех пор, пока связки не перехватило дымом. Я больше не могла исторгнуть ни звука из своего обожженного горла. Глаза застили слезы.
Небеса заволокло дымом. В какой-то момент я была готова признать, что души не существует. Что живо только тело. Вот сгорит оно сейчас, померкнет мое сознание, и не будет ни Бога, ни Дьявола, только НИЧТО! А потом в пелене кострища появилась детская ручонка. Самого ребенка я не видела. Только ручонку, сухую теплую ладошку, с кожей тонкой, как пергамент, а кончики пальцев подрагивали, то ли от скрытого сочувствия, то ли от избытка энергии… Моя душа рванулась за этим маячком. И все! Боль закончилась!
Осталось только разочарование толпы и инквизиторов, что я так быстро испустила дух. Они считали, что я не искупила свои грехи должным образом.
Мое тело горело еще некоторое время. А потом вдруг налетел ветер, согнал косматые тучи в одну, и полил дождь. Костер потух. Головешки собрали на большую телегу и высыпали в овраг. Потом мальцы собирали мои обгорелые косточки для своих забав. Но мне уже было все равно.
***
Второй раз я умерла в тысяча шестьсот пятьдесят четвертом. Так и не получив имени. Не увидев солнца.
Знатная дама Джозефина увлеклась конюхом. Стыд – то какой, потому что понесла! Не понесла бы – было бы просто занятно, игра, интрижка, о которой не грех похвалиться на балу, перед такими же бесстыжими товарками.
Слуга – рыжий горячий молодой бес. А муж – черноволосый, был когда-то, лет тридцать назад. Сама дама тоже брюнетка. Вот родится ребенок не в масть – позор и монастырь!
Джозефина скрывала свою беременность, сколько могла, а потом вызвала, кто бы мог подумать – повитуху, славящуюся именно способностью избавлять женщин от ненужного плода.
Я сопротивлялась, как могла. Подавала сигналы своей матери, ибо в тот момент уже любила ее, что не рыжая, что мои волосы будут ее смолянистого оттенка, что мой облик во всем будет походить на нее. Мне до невозможного хотелось увидеть солнечный свет, почувствовать ласковое прикосновение, услышать имя свое. Однако боль выталкивала меня из материнского теплого лона, выталкивала не способным бороться за глоток воздуха созданием, а кровавым сгустком.
В этот раз рука Смерти принадлежала женщине детородного возраста. Женщина улыбалась материнской улыбкой и ждала меня, терпеливо, спокойно. Моя душа узнала ее и рванулась вперед, потому что позади была тьма и боль. А впереди… На какой-то благословенный миг души коснулся солнечный луч, мягко согрел и унесся вдаль. Мы ушли. Нет, не за ним. Я знала, что Джозефина будет беременеть еще не раз. У нее будет восемь отпрысков: дочери, сыновья. А любить ее будет только хромоножка, самая младшая. Несостоявшаяся моя мать закончит жизнь