углу трехэтажного здания, бывшей мужской гимназии, Фаина невзначай увидела табличку, на которой по-немецки и по-русски значилось: «Нестеровская». А прежде была – «Советская». Не счесть сколько раз бывала она здесь, во втором подъезде, у Лапушинских.
Знакомо дилинькнул за дверью колокольчик. Послышались быстрые шаги. Дверь широко распахнулась. Улыбка тети Риты, старательно причесанной, наряженной в бежевое платье с голубой вставкой, мгновенно погасла.
– Фая? К нам? – Похолодевший взгляд скользнул вниз.
– Здравствуйте! Я приехала, а нашу квартиру опечатали…
– Ах, незадача! Что же, проходи.
В коридоре пол был еще влажноват, пахло цветочными духами. На кухне что-то шкворчало. В проем двери, в гостиной, виднелся стол под белой скатертью.
– Ты понимаешь, – доверительно начала Маргарита Сергеевна, сделав неопределенный жест рукой, – ты не вовремя… Я жду гостей. Георгий Георгиевич пригласил немецких офицеров. Он теперь служит в городском управлении. Консультантом по гражданским вопросам. Я… не хочу, чтобы у него были неприятности. Тебя многие знают. Ты понимаешь?
– Не совсем… Мне можно у вас переночевать?
– Фаина, у тебя же миллион подруг! Один из офицеров говорит по-русски. Начнутся расспросы… От мамы и папы нет вестей?
– Нет. А бабушку…
– Ну, не надо плакать. Понятно. Она же еврейка… Ты еще не прописалась?
– Я сегодня приехала.
– Ни в коем разе не являйся в полицейский участок! А зачем ты приехала? Откуда? Тебе лучше покинуть город.
– Не прогоняйте меня, тетя Рита, – всхлипнула Фаина.
– Деточка, я же тебе объяснила! Какая ты, право… Все в жизни изменилось. Да, мы дружили с твоими родителями, но идейной близости у нас никогда не было… Ты – хорошая девушка. Но представь, вдруг к нам нагрянут с проверкой… Не обижайся. Ты должна понять. Может, тебе денег занять?
– Прощайте, – не поднимая глаз, не в силах взглянуть в лицо жене бывшего адвоката, тете Рите, которая ко дню рождения всегда делала ей подарки, Фаина шагнула к незатворенной двери…
Мимо Верхнего рынка, мимо Андреевской церкви по улице Достоевского (прежде – Дзержинского) Фаина дошла до Мойки, крайней улочки, за которой начинался Таманский лес. Суматошно перебрав в памяти, кто бы приютил ее в это трудное время, Фаина поняла вдруг, что таковых мало. Неизвестно, кто из подруг остался в городе. Знакомые? Опасаясь неприятностей, не поступят ли так же, как Лапушинская?
А между тем она уже приближалась к дому Проценко. Не рассудок, а некое подспудное чувство вело к матери Николая, с которой видалась она всего несколько раз.
Во дворе, вымощенном гравием, сидела на корточках Галинка и колола на голыше орехи. В лад ударам молотка на худенькой спине вспархивал бантик. У ног лакомки горкой лежала битая скорлупа. Она так увлеклась, что даже не заметила пришедшей.
– Здравствуй, Галочка, – окликнула Фаина с той приглушенностью в голосе, которая появляется после слез.
Круглолицая сестренка Николая бр�