мог; жених припал горячей щекой к мокрой лопатке и всецело отдался ритму. Собрание жадно следило за выражением его лица; при первых признаках окончательного просветления Дуплоноженко зычно позвал:
– Брат Ужас – теперь твой черед!
Выморков выдернул топор из колоды, размахнулся и отрубил Ауслендеру голову. Туловище на секунду вытянулось в струну, и Вьюшин воспарил, ослепленный.
– Ешь! – приказал ему кто-то сбоку. Он скосил глаза в чашу с какими-то питательными лохмотьями. Но трапеза не состоялась: в двери и окна вдруг замолотили руками, ногами и прикладами.
Дуплоноженко вперил в дверь оловянные глаза; та с грохотом влетела внутрь, и омоновец, ворвавшись в храм, оторопело уставился на обезглавленное тело.
Вьюшин, сидевший верхом, обернулся; его губы и подбородок были красными. Очередь, выпущенная из автомата, разнесла ему череп в мелкие брызги.
Дуплоноженко, не отдавая себе отчета в происходящем, вскочил на ноги и тут же, отброшенный новой очередью, опрокинулся.
Помощь, вызванная Ауслендером, хоть и поздно для последнего, но все же подоспела и теперь перла и лезла со всех сторон. Газов-Гагарин метнул в милиционеров полный ковш, но чуда не случилось. Ковш был небрежно отбит подствольником, а пеликан-теоретик заработал пулю.
Вскоре до засевших на улице командиров дошло, что сопротивления никто не оказывает. Прозвучала команда:«не стрелять!» – эти два слова, щедро приправленные матом, разрослись до сложноподчиненного предложения.
– Выводите! Всех выводите наружу! – кричали из кустов, и сразу же дружной деловитой трусцой из дома потянулись служители Гептарха – на полусогнутых ногах и с руками, сцепленными на затылках. Не успевшие пострелять омоновцы довольствовались пинками. Лаяли разбуженные пальбой дворовые псы, мычала несмышленая скотина. Вскоре церковь Совокупителя и Декапитатора опустела. В окнах ее по-прежнему ярко горел свет, и беглый взгляд мог заподозрить в напуганных людях погорельцев, что обреченно стоят, не в силах справиться с пожаром позади.
10
Брату Ужасу повезло: он сумел-таки смыться. Утро застало его бредущим неизвестно куда по проселочной дороге. Одетый в черный плащ и капюшон, с сумой через плечо, он смотрел прямо и шепотом повторял, что гадом будет, но донесет до язычников Слово.
За ним следили: зубастое, косматое чудовище, поигрывая хлыстом, отыскало его душу в пучинах океана сознания. Вокруг было тихо – ни ангел, ни бес не смели приблизиться к новоиспеченному духу. Гептарх довольно скалился: ему предстояло потеснить весьма и весьма многих, и сил он в себе ощущал предостаточно. Пустынный берег обещал ему великое победное шествие, волны покорно лизали когтистые лапы.
Гептарх опустился на четвереньки, погрузил в воду ненасытную пасть, глотнул. Утоляя жажду, он не выпускал из поля зрения далекую пыльную дорогу. Там, на земле, день клонился к вечеру, но у Гептарха впереди был сплошной рассвет, поскольку Брат Ужас, словно заведенный, продолжал идти.