самого Валерия Горнилова и его картины – живьем! Розоватые, как топленое молоко, страницы Вилли-Детье никак не могли удержать мое внимание. Как представиться Горнилову? Везти ли свои картины? Какой у него дом? Какой голос? Примет ли он меня?
Горнилова я видел много раз – на автопортретах, в картинах, в странных, почти бредовых стихах. Казалось, он знаком мне лучше моих близких. Впрочем, это было знакомство воображаемое. Позвонить в дверь, поздороваться с настоящим человеком – в такой-то рубашке, в таком-то настроении – совсем другое дело!
Кое-что о Горниловых рассказывал Клёпин: о сборищах непризнанных гениев на Бонч-Бруевича, о многотомных рукописных альманахах, о какой-то сумасшедшей, которая плясала под шаманский бубен нагишом, про Зинаиду, написавшую поэму в тысячу строк, причем последние строки начерчены были их с Валерой кровью. Клёпин говорил о доме Горниловых взахлеб. Описывая то, что наблюдал, слышал от других и досочинил сам, он вроде бы пожимал плечами при виде чужой странности, но никакое обывательское здравомыслие не могло заслонить его восторга перед настоящей жизнью настоящих художников. И чем больше в ней странностей, излишеств и перескакивания через запреты, тем лучше.
Закрывшись в комнате, я перебирал свои картинки, откладывая лучшие, снова и снова прореживал отобранное. Все рисунки были не больше альбомного листа. Вялкин, мой друг и учитель с большой буквы, рассказывал, что многие картины Горнилова написаны на огромных листах оргалита. Неужели я увижу этих чудотворцев, мучеников, демонов и зверей в полный рост, в истинном цвете, а не на маленьких выгоревших фотографиях? Дрожь перебирала меня, словно четки.
Узнав, что я еду на олимпиаду в Сверловск, мама задала всего каких-нибудь сотни три вопросов. Не побеспокоилась. Все же в какой-то момент пришлось прервать родительское интервью:
– Мам! Давай решим, что сейчас важнее – могу ли я распорядиться пятью рублями или каковы фенотипические особенности клетки!
– Начинается, – проворчала мама. – Кстати, наденешь папину клетчатую толстовку? Она приличная.
За неделю до поездки победителей городской олимпиады пригласили на инструктаж в школу на Проспекте Мира. Школа была старая, кирпичная, в четыре этажа. В коридорах пахло не так, как в нашей восемнадцатой, но все равно это был запах школы. У кабинета биологии на третьем этаже я увидел, наконец, своих товарищей – их было двое. Еще одна девочка угодила в больницу с аппендицитом и ехать в Сверловск не могла. Парня с красным лицом и руками землепашца среди победителей не оказалось. Маленькая учительница пригласила в класс, села за парту рядом с нами и разговаривала совсем не по-учительски. Еще в Сверловск поедет группа восьмиклассников. Взрослых не будет, поэтому за младших отвечаем мы. Жить будем в интернате на Химмаше, но не с интернатовскими ребятами, а отдельно. Нам дадут талоны на еду.
– А деньги на билеты? – спросил парень, похожий на будущего милиционера.
– Нет, Витя, – терпеливо отвечала учительница, – проезд все