как мальчик. Горький присматривается к нему. Третье беспокойство внушал хозяин завтрака, непредусмотрительно подливавший водку в стакан Айседоры (рюмок для этого напитка она не признавала). Следы этой хозяйской беспечности были налицо.
– За русски революсс! – шумела Айседора, протягивая Алексею Максимовичу свой стакан. – Ecoutez, Горки! Я будет тансоват seulement для русски революсс. C’est beau русски революсс!
Алексей Максимович чокался и хмурился. Я видела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он нагнулся ко мне и сказал тихо:
– Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал – удачную премьеру. Это она – зря, – помолчав, он добавил: – А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза.
И еще одна маленькая деталь, подмеченная Натальей Васильевной: Горький все-таки оценил Дункан, впрочем, нас-то там не было, не исключено, что данная фраза придумана Крандиевской для смягчения впечатления.
Гак шумно и сумбурно проходил завтрак. После кофе, встав из-за стола, Горький попросил Есенина прочесть последнее написанное им.
Сергей Есенин и Айседора Дункан. Берлин. 1922 г.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Есенин читал хорошо, но, пожалуй, слишком стараясь, нажимая на педали, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспоминала вечер в Москве, на Молчановке.) Горькому стихи понравились, я это видела. Они разговорились. Я глядела на них, стоящих в нише окна. Как они были непохожи! Один продвигался вперед, закаленный, уверенный в цели, другой шел как слепой, на ощупь, спотыкаясь, растревоженный и неблагополучный.
И опять очень верная характеристика, у Горького за спиной книги, успешно идущие в лучших театрах Европы пьесы, о Есенине знают только в России, и он понятия не имеет, как его воспримут на западе. Добавьте к этому невозможность говорить по-русски, точнее, там, в Берлине, как раз русских относительно много, русские клубы, библиотеки, газеты, прочее. Но все эти люди чужие для Есенина. Встреча с белогвардейцами, ныне служащими половыми в ресторане, чуть не кончилась катастрофой. Газеты с готовностью публикуют интервью с русским мужем великой Дункан, но при этом интересуются не литературой, а исключительно подробностью маргинального брака. В глазах общественности Есенин не кто иной, как альфонс стареющей танцовщицы. Все это нервирует Есенина, и именно этот нерв и растревоженность замечает в нем приметливая писательница.
Неудивительно, Москва давно уже признала Есенина первым поэтом, оттого ему и прощаются и разбитые витрины, и скандалы, и драки. Вот описание конкурса поэтов в Политехническом музее, сохранившееся для нас в воспоминаниях Галины Бениславской.
Наивность наша в отношении Есенина не знала пределов. За кого же нам голосовать? Робко решаем – за Есенина; смущены, потому что не понимаем – наглость это с нашей стороны или мы действительно правы в нашем убеждении,