молчать.
И она вправду молчала, только поминутно переводила взгляд с балкона, на котором только что находился её дед, на двери подъезда – из которых валил черный дом. Ни в проеме балконных дверей, ни на выходе из подъезда её дедушка не появлялся. И сёстры Ивара, конечно же, не появлялись тоже.
Никто не выходил из дверей и двух других подъездов дома – не выносил свое имущество. Жильцы даже не пытались самостоятельно тушить пожар или спасать свои вещи. Как видно, такого добра в городе хватало с избытком: и брошенных квартир, и брошенных неновых вещей. Никто не сунулся бы в огонь, чтобы вытащить бывшее в употреблении имущество. И никто не полез бы спасать соседа – если бы даже хорошо знал его. А Настасьин дед всегда держался наособицу. И соседи не просто испытывали безразличие к его жизни или смерти – они даже не заметили бы разницы между тем и другим.
Однако – безразличны эти люди были не ко всему.
Настасья пребывала в таком отчаянном напряжении, что далеко не сразу уловила: в толпе вокруг происходят перемены. Ивар уже несколько раз тянул её за рукав, шепча: «Ну, всё, нам нужно уходить!». Однако девушка только выдергивала руку – и продолжала смотреть на горящий дом.
А когда Настасья догадалась, наконец, оглядеться по сторонам, её окатило волной паники. Все эти люди, сгрудившиеся вокруг – они уже не просто смотрели на них с Иваром. Они медленно, шажок за шажком, брали их в кольцо. Это их молчаливое приближение было почти незаметно глазу, особенно – в ночной темноте, которую только слегка разгоняли языки огня. Настасья догадалась, что их окружают, лишь тогда, когда заметила: между ними и спасительной подворотней, на которую указывал её дед, больше нет прохода. Его перекрывают с полдесятка человек – мужчин и женщин, жадно глазевших на неё и на Ивара.
Настасья подумала: будь хотя бы один из этих людей колбером, она сама и её почти жених уже превратились бы в безликих существ, словно бы слепленных из сырого теста. То, что толпа еще не атаковала их, означало только одно: капсулами Берестова/Ли Ханя никто из их соседей не обзавелся. Считали это пустой тратой денег – пусть и не таких уж больших.
С Глобалнетом или без него, Настасья понимала: те люди, чья внешность могла стать источником наживы для колберов, давно уже перекочевали в специализированные лечебные учреждения. Человеческий генофонд не обладает беспредельными возможностями – Настасьин дедушка не раз говорил об этом. Число по-настоящему красивых людей не столь уже велико относительно общей численности мирового населения – убывавшего теперь быстрее, чем во время средневековых эпидемий чумы. И физическая красота не может гарантированно воспроизводить самое себя. Даже очень красивые родители совсем не обязательно производят на свет красавцев-детей. Стоило ли удивляться тому, что в городе Риге (и в других городах, надо полагать, тоже) за последние десять лет резко поубавилось число людей, которые могли считаться привлекательными аватарами для желающих пройти трансмутацию?
И вот теперь здесь, посреди ночи, одни среди толпы, появились