обыкновенного. Не самого высокого или маленького. Не самого плотного или щуплого. Даже не самого умного или красивого. Обыкновенного такого человека, которого и в толпе-то увидишь – не приметишь.
Если только он не поймает твой взгляд и не ответит на него.
Тогда тебе станет понятно всё, и даже больше.
– Грызите! – чеканя каждый слог, произносит дед Игнат.
В общем-то, дедом он никаким не является, ни семьи у него нет, ни детей, ни внуков. Да и возраста он совсем не старческого. Тело сухое, жилистое, в меру высокое, в меру статное. Крепкий мужик, дед Игнат. Крепкий и серьезный. Настоящий такой. Грудь колесом не выгибает, нос до небес не задирает. Только дедом его зовут не по возрасту и чину, а за голову седую. Белая она у него, как облака в июльском зное. Белая и пушистая. Волосы кудрявятся, на ветру мягкими волнами распадаются. Заезжий гость по незнанию может подумать, что дед Игнат легкий по нраву, словно парящие над миром семена одуванов, и сильно не прав будет.
– Грызите! – повторяет свое желание дед Игнат, и тройка заряженных гнедых подгибает передние ноги, опускается на запястные суставы и начинает цеплять зубами сухое дорожное полотно.
Меня передёргивает. Животина под принуждением – не та картина, что глаз ублажает.
Однако, следом за тройкой гнедых на колени бухаются и жених с невестой. Они кривятся, рычат, булькают, давятся слюной, только все же склоняются ниц и вгрызаются в истоптанную временем землю.
Собравшийся кругом народ ахает, охает, хватается за горло. Вопленицы, что на свадебный обряд приглашены были, пронзительным плачем занимаются, а я бегу в ближайшие кусты и перестаю замечать окружающих – рвота лезет даже носом.
Дед Игнат своё слово всегда держит. И коль сказал, что не бывать свадьбе Лёньки и Глашки, так оно и получилось.
Лёнька, дурак, тогда ещё заартачился, забычился, распетушился:
– Ты нам не указ, Игнат! Не закон! Как захотим, так и будет! И ничего ты с этим не сделаешь!
А дед Игнат только и бросил в ответ:
– Жрать землю будете, коли слово моё нарушите.
И ведь жрут же теперь, непутёвые, землю-матушку, да ещё и лошади из свадебной упряжки вместе с ними страдают.
Дед Игнат, он такой… На каждого деревенского впечатление производит.
Все мы для него – дети. Проказливые, непоседливые. Зато свои. Будто стадо овец, он оберегает нас от самих же себя, наставляет, направляет. Словом, хворостиной. Или как сейчас…
Ни одно событие в жизни нашей деревни не проходит без одобрения Игната. Пахота, похороны, новоселье… да та же свадьба – на всё должно быть получено его благословение.
В противном случае – быть беде.
Беду эту наше поселение уже не раз на себе испытывало: много, знаете ли, несогласных находится, магию слова Игната из упрямства проверяют. Да только итог всё один – кто землю грызёт, кто петухом по заборам скачет или на поле круглые сутки пугалом стоит. И попробуй-ка не встань! Слово у Игната такое, что хочешь-нет, а выполнишь его указание. Слёзы, сопли пускать будешь, кричать и ругаться станешь, а всё равно тело твоё команду деда послушает и нужным образом раскорячится.
За глаза Игната кукловодом зовут. Вот только не кукловод он, а кукольник. Любую игрушку на глазах смастерит да словом ценным сдобрит. Хочешь из соломы, из глины или из тряпья какого – к каждому празднику у Игната всегда чучелки готовы, для каждого желающего всегда напутствие припасено.
Только местные наши, от злобы ли или от страха, на своём стоят: кукловод Игнат и всё тут. И куклы его, как и слово – от черной волшбы идут, а стало быть – колдовством именуются.
Однако, поймать деда на грешном никто не может. Некоторые пытаются силой настаивать – так после в болотах топятся, а родичи их за благословением на погребение всё к тому же кукольнику идут.
– Достаточно, – произносит дед Игнат, и жених с невестой падают на землю. Скулят, захлёбываются в рыданиях. Сам же кукольник подходит к лошадям, гладит их натруженные ноги, треплет холку и шепчет что-то в настороженные уши. Гнедые фыркают, тычатся мордами в ласковые руки, перебирают копытами.
А дед Игнат смеётся.
Смеётся, представляете?
Сейчас его глаза блеклые, мутные, как вода по весне в местной речке, а вот когда сила кукольника гулять выходит, то вся обесцвеченная радужка чернотой заполняется. Тьма ползет и ширится, пока весь белок не сжирает. И кажется тогда, уже не глаза это – врата в преисподний мир. Мир, который пульсирует, клокочет, бьётся по ту сторону границы в надежде сорваться с поводка кукловода, чтобы захватить, растерзать, присвоить. Ты только дай повод. Ну, дай же, дай…
– Игнат! Игнат! – к нам бежит повитуха Аглая, женщина дородная, хозяйственная и светлая, как икона. Уж сколько рожениц и младенцев она выходила – не сосчитать. – Игнат! Марийка в роды пошла, а сама в дом не пускает. Кажись, задумала чего.
– Вот баба – дура, – сплёвывает наземь дед Игнат, и деревенская толпа настороженно затихает в ожидании решения кукольника.
Игнат