все законы, все правила.
А с ними и надежду.
Часть ее души лила горькие слезы, оплакивая эту потерю.
Что сделано, то сделано. Зло должно быть наказано. Смерть за смерть и смерть за новую смерть. Круг ненависти замкнулся. «Воздастся трижды…»
Она ликующе вскрикнула, ощутив внутри поток темной силы, уничтожавший все прежнее, издевавшийся над данными ею обетами и над всем, во что она верила.
«Так лучше», – подумала она, когда ее сложенные чашей ладони задрожали от силы и алчности. По сравнению с этим все прежнее казалось бледным, слабым и ничтожным.
Теперь она была способна на все. Могла делать что угодно. Никто и ничто не могло остановить ее.
Она, как безумная, закружилась по песку, поднялась в воздух, раскинув руки-крылья. Пряди ее волос свивались и развивались, как клубки змей. Теперь она ощущала смерть убийцы своей сестры, медный вкус пролитой ею крови и знала, что никогда в жизни не испытывала более желанного вкуса.
Ее смех стрелой вонзился в черное небо и расколол его. Хлынул темный дождь; капли, падавшие на песок, шипели так, будто с неба пролилась кислота.
Он звал ее.
Она слышала его голос, несмотря на бурю и собственный гнев. Слабое свечение того, что таилось у нее внутри, понемногу становилось ярче.
Она видела его, видела тень, упрямо пробивавшуюся к ней сквозь ветер и дождь. В охладевшем сердце билась и рыдала любовь.
– Назад! – крикнула она. Ее громоподобный голос заставил мир дрогнуть.
Но он все еще шел вперед, протянув руки, чтобы обнять ее и заставить вернуться. На мгновение она увидела в темноте блеск его глаз, в которых были любовь и страх.
С неба сорвалось огненное копье и пронзило его. Она вскрикнула и почувствовала, что свет внутри затрепетал.
Она всей душой ощущала его смерть. Боль и ужас, посланные ею, вернулись. «Воздастся трижды…»
Свет внутри мелькнул и погас, оставив ее пустой и холодной. Холодной навсегда.
2
Он не слишком отличался от остальных пассажиров парома. Ветер трепал его длинное черное пальто. К ничем не примечательным светло-русым волосам, обрамлявшим лицо, давно не прикасался парикмахер.
Однако бриться он не забывал, о чем свидетельствовали два свежих пореза на решительном подбородке. Лицо – честно говоря, довольно привлекательное – было скрыто длиннофокусным объективом камеры, с помощью которой он фотографировал остров.
Кожа все еще была покрыта тропическим загаром, приобретенным на Борнео. На этом фоне глаза его казались золотисто-карими, цвета свежего меда. Нос был прямым и узким, лицо худым.
Впадинки на щеках становились глубже, когда он с головой уходил в работу и забывал о еде. Они придавали ему интригующую внешность студента, умирающего с голоду.
Улыбка у него была чувственная и непринужденная.
Он был высоким, угловатым.
И немного неуклюжим.
Ему приходилось крепко держаться за поручни, чтобы не вывалиться за борт. Конечно, он слишком далеко высовывался, ожидание часто заставляло